Кроме Бориса и его охраны, к которой присоединился Астахов и Алеша, больше никого не было и мне стало не по себе.

Борис встал мне на встречу и, дождавшись, когда я подойду, галантно поцеловал в щеку.

– Ты еще сексуальнее в этом платье, чем мне показалось утром, – сказал он, вдыхая аромат моих волос.

Ладони вспотели от его дыхания, а волчий запах с нотами возбуждения щекотнули нос, послав потенциальный сигнал опасности в мозг.

– Ты боишься, – как-то грустно и удивленно заметил он, положив руки мне на бедра.

В доме с ним мне не было страшно, но вне его стен его близость напоминала мне о дне, когда мы стояли почти также только в моей квартире и разговор вели совсем иной.

– У меня есть на это причины, – честно ответила я, заглядывая ему в глаза.

– Ты не перестаешь меня удивлять, Кира. Я думал, что мы с тобой это уже прошли.

– Почему? – спросила я. – Полезностью для тебя я так и не отличилась, и то, что мы переспали этого не изменило.

Изумительные голубые глаза Бориса наполнились незнакомым мне выражением. Он задумчиво погладил меня по бедру и, переместив руку на поясницу, легонько подтолкнул к столу.

– Ты голодна? – буднично спросил он. – Здесь отлично готовят мясо. Ты любишь с кровью? Я заказал его на двоих. Думаю, тебе понравится.

У меня был выбор: подыграть ему или же оставить все как есть. Я выбрала второй вариант.

Я подыграла утром потому, что это было легко, но сейчас было сложнее скрыть чувства, волнение, сомнения и прочее, а еще я чувствовала, что лучше было как раз не подыгрывать, а быть честной и просто позволить ему подвести меня к тому, для чего он все это и устроил.

Борис оказался прав в том, что мясо с кровью мне понравится. Роза готовила его иначе и вкус крови слишком доминировал, но в ресторане железо приятно каталось во рту, сочно выделяясь из каждого кусочка.

Он спрашивал, чем я занималась, присмотрела ли вазу. Я вежливо отвечала, позабавив его предположением, что узнав для кого я хочу приобрести ее, мне отдадут ее бесплатно.

От десерта мы оба отказались, отдав предпочтение красному сухому вину для меня и бурбону Double Oak для него.

Неожиданно Борис встал и протянул мне руку.

– Мы домой? – с придыханием спросила я, чувствуя, как выпитое вино волнительно заколыхалось в желудке.

– Пока нет, – ответил Борис, терпеливо ожидая, когда я соизволю принять его руку. Глаза его по-прежнему отливали тем загадочным выражением, что так меня настораживало.

Я поставила недопитый бокал и вложила свою руку в его. Он увлек меня за собой и мы спустились вниз к машинам. На улице уже прилично стемнело и беззаботных гуляк поубавилось.

Мы долго ехали куда-то в неизвестность, пока очертания затемненных в отсутствие фонарей домов не стали казаться мне очень знакомыми.

Машины спокойно проехали то место на дороге, где я истекала кровью, получив пулю, и свернули во двор.

Далеко в ночном небе сверкали зарницы грядущей с востока грозы.

Руки, ноги – все похолодело и я буквально приросла к сидению машины. Похоже, что я просчиталась и оттрахав меня Борис все же решил избавиться от меня, причем символично сделав это на том месте, где хладнокровно пристрелил моего брата и на котором меня…

Я закрыла глаза, тщетно пытаясь спрятаться от кошмаров, которые, как я думала, мне удалось сбежать.

Как же так? Как я могла так просчитаться? Слишком тянула? Слишком играла? Выдавала желаемое за действительное? Слишком полагалась на красоту и ум, которого, очевидно, у меня все-таки не было?

Дверь машины с моей стороны открылась и Борис подал мне руку. Я взялась за нее и выбралась наружу. По битому асфальту мы прошли к подъезду, прошли ступени и вот я уже стояла перед дверью своей старой квартиры.

Астахов сорвал ментовскую печать и моим же ключом открыл дверь. Запахло домом и, я выпустив руку Бориса, вошла в квартиру первой.

Сердце бешено колотилось, но страх остался за дверью и все, что я чувствовала шаг за шагом обходя свой дом, была тоска.

Какая же квартира была маленькой. Даже та спальня, которую выделил для меня Борис, была больше нее.

Менты перевернули в ней все то, что не вывернул Борис в ту ночь. Мои вещи, вещи брата, кухонная утварь – все вперемешку валялось на полу.

Фотография матери и та была разбита. Старый снимок в осколках рамки будто тянулся уголком к тому месту, где белым были обведены контуры тела ее сына. Мертвого сына.

Я в нерешительности остановилась у самого края, испытывая сильное желание поднять фотографию, но и испытывая страх, будто даже со старого фото мать могла укорить меня, если не проклясть за то, что данное ей обещание я не сдержала.

В какой-то момент мне показалось, что все произошло не со мной, что я просто была независимым зрителем, но рука Бориса, коснувшаяся моей шеи, чтобы убрать волосы, увы, сказала мне об обратном.

– Я знаю, что ты скучаешь по нему, – произнес он, слегка сжав мое плечо. – Когда мы пришли, твой брат как ни в чем не бывало пил пиво. Я знал, что кто-то распространял о себе слухи, что он сын Валерия Станиславского, но не верил в это, тем более увидев его. Мозгов ему хватило понять, что мы пришли не соли по-соседски попросить и, знаешь, что тогда он сказал? Он сказал, что его сестра, то есть ты, отработает все долги. Помню, я тогда подумал, что Валерий, будь действительно отцом того дебила, сгорел бы со стыда.

Я молчала, слушая его рассказ, по-прежнему глядя в пол. Чувствовала на себе тревожный взгляд Алеши, его напряжение, и готовность сделать то, что он не сделал тогда. Даже от волкодава распространялись волны напряжения.

Борис обошел меня и стал прямо в центр белого контура, чтобы видеть мое лицо.

– Все думают, – продолжил он, – что я вышел из низов, но это не так. Мои родители были обеспеченными и в детстве я ни в чем не нуждался, и не мог понять, как можно жить в нищете, без ничего, даже не жить, а выживать. Сейчас ко мне приходят тоже ради выживания. Мужчины, женщины, люди, оборотни, полукровки – все хотят, чтобы я помог им, чтобы позаботился о них взамен на их услуги самого разного характера.

Борис сделал шаг ко мне и, взяв мое лицо, приподнял его и заглянул в глаза.

– Ты тоже выживала, Кира, – сказал он, стремясь заглянуть вглубь, попасть в те клочки моей души, что еще остались во мне. – Ломала себя, позволяя Артуру прикасаться к себе и не только. Ломала, чтобы выжить, чтобы позаботиться о брате, хотя он не заслуживал этого, а ты сама нуждалась в заботе. Гордая, ты не признавалась даже себе в этом, все старалась быть независимой, и я понял это, как только увидел тебя. Сильная и одновременно такая хрупкая… – Его голос перешел на интимный шепот. – Страстная в гневе и невероятно ранимая, когда плачешь…