— Неужели? — Пфистер порылся в памяти, которая в последнее время, надо признать, стала слегка сдавать. — Прости, пожалуйста. Не хотел тебя напрасно обвинять. Тысяча извинений. Но я уверен, Дэрил, — было ведь что-то еще, что-то неприятное. Ты не помнишь, что именно? У меня тут в деле наверняка записано. — Пфистер принялся рыться в ящике с папками.

Дэрил Хейст опять раздраженно щелкнул зубами.

— Ну, мистера Гибсона в прошлом году в лицо пырнул на уроке естествознания, так он же сам, блин, напросился, все так говорили, даже социальная служба, плюс еще они меня потом заставили пройти кучу всяких дурацких психтестов, хоть я понятно объяснил, что сожалею, раскаиваюсь и тому подобное, даже перед мистером Гибсоном готов был извиниться, только он, блин, из школы ушел, так что я не понял, сейчас-то чего об этом разговор заводить…

Ах да, вот оно что. Пфистер вспомнил. По рекомендации местного отдела образования и лично молодого честолюбивого заведующего, Дейва Шибболета, Дэрила не исключили из школы за то досадное происшествие. Аргументы против исключения, обеспечившие успех защиты, были просты, но сокрушительны. Доказано было, что склонность Хейста к насилию распространялась только на учителя естествознания, мистера Гибсона; было также признано, что имевшая место определенная личная неприязнь — если не физическое насилие как таковое — являлась взаимной. Поскольку мистер Гибсон ушел из школы им. Ортеги по собственному желанию, лиц, для которых Дэрил мог бы представлять угрозу, в школе больше не осталось. Пфистер знал, что те же аргументы вполне можно было использовать и на этот раз. Серена Макколл мертва — а значит, больше не может пострадать от силовых приемов или, если на то пошло, амурных притязаний Дэрила.

Пфистер понимал, что важно не терять самообладания. Но с другой стороны, сколько можно терпеть это жуткое нахальство, это нытье, а главное — вопиющую несправедливость положения. Ему нравилась Серена Макколл, подающая надежды учительница, пользовавшаяся немалым авторитетом среди учащихся — или, по крайней мере, среди тех из них, у кого отсутствовала врожденная склонность к насилию и убийству. Она, конечно, заслуживала лучшей участи, чем уход из жизни при таких обстоятельствах: засунутый в зад юношеский член, насаженная на шест голова. Пфистер твердо решил, что смерть Макколл должна повлечь за собой нечто более значительное, чем очередная серия психиатрических тестов и возможный перевод Хейста в школу с забором повыше на какие-нибудь несколько дюймов. Им обоим было хорошо известно, что дальнейшие события станут, вероятно, развиваться именно по такому сценарию. Осведомленность Дэрила во всем, что касается псевдоюридической стороны дела, плюс его заведомо тяжелые обстоятельства: происхождение, неблагополучная семья и трудное материальное положение — этого вполне достаточно, чтобы мера наказания (если общественность и потребует такового) оказалась предельно мягкой.

Но на этот раз ему от Пфистера не уйти; он свое получит, это точно. Засранец всем своим видом напрашивается на более суровое, чем обычно, порицание. Тупые, ничего не выражающие глаза, агрессивная, развязная походка, скука, сквозящая в каждом движении, неизменно жалобные, скулящие интонации, наглость, доведенная до рефлекса, четкая убежденность в том, что это он пострадавший, и при этом — полное бессердечие.

Не говоря уж, разумеется, о его склонности убивать, калечить и насиловать сотрудников во время приступов агрессивного психоза. Расквитаться с мерзавцем, думал Пфистер. По-черному расквитаться. Да, именно такие слова пришли ему в голову — должно быть, не случайно, а по воле какого-то не менее мстительно настроенного божества, ибо, пока он повторял их про себя, у него внезапно прорезалась одна мысль.

Секунду-другую Пфистер размышлял над возникшей идеей. План непростой, думал он, но может сработать. Не торопиться, думал он, тянуть время, постараться расположить его к себе, усыпить бдительность и только тогда закинуть удочку. И может быть, может быть…

Он откинулся в кресле и отложил в сторону ручку.

— Да, подвели мы тебя, Дэрил, подвели.

Парень ответил подозрительным взглядом.

— В каком смысле?

— Ну как же: ты уйдешь от нас, так и не получив практически никаких знаний. У тебя постоянно были трудности с тех самых пор, как ты сюда поступил. Нелегко тебе здесь пришлось.

— Ну да, я это, привык уже, — пробормотал Дэрил. Жалость к самому себе так и сочилась из него, словно гной. — И дома, блин, тоже плохо было — папаша свалил на хрен.

— Я понимаю, Дэрил, я все понимаю. Но чем же мы еще могли тебе помочь? Что мы могли для тебя сделать?

— Че-че, непонятно, что ли? Кончали бы наезжать, а то достали уже: то одно, то другое.

— Да, я понимаю. Все правила, правила, да?

— Ну да, правила дурацкие. Никто ж не понимает, мне-то каково.

— Извини, Дэрил. Ясно, что нам следовало с самого начала немножко больше к тебе прислушиваться. Мы с тобой видимся, только когда у тебя неприятности — разве это дело? Тут наша школа страшно виновата. У нас же нет никакой возможности общаться по-человечески!

Дэрил медленно кивнул.

— Если б я мог с кем-нибудь про это поговорить, не знаю, может, ничего такого и не случилось бы. То есть я про вот эти вот дела, когда меня ну просто выводят…

— Я понимаю, понимаю. Теперь мне все ясно. Но хоть что-нибудь тебе здесь, у нас в школе, понравилось?

Хейст секунду подумал, откинувшись в кресле.

— Да вроде нет.

— А спорт?

— He-а. То есть футбол еще ниче так. Работа по дереву, в общем, нравилась, вот только мистер Маршалл — такой пидор.

— Да, Дэрил. Самый настоящий пидор.

Мальчишка взорвался от хохота.

— Ага! Про учителя сказал — пидор! Ха-ха-ха-ха-ха! Так же не говорят!

— Пидор! Пидор! Пидор! Пидор! Пидор! Пидор! Пидор! Мистер Маршалл — пидор первый сорт! — проорал Пфистер.

От восторга Дэрил заскулил, потом тоненько заржал.

— Вот видишь, Дэрил, наши взгляды, похоже, во многом совпадают. Взять мистера Дагена — козел или как?

— Точно, блин, козел, настоящий, блин, пидор.

— А мистер Вэчери — про него что ты скажешь?

— Пидор!

— Да, и к детишкам, наверное, пристает.

Дэрил снова забился в конвульсиях; лицо его сияло счастьем.

Загудел сигнал селектора — это была Дженни.

— У вас там все нормально, сэр?

— Да, Дженни, спасибо, все прекрасно.

Не обратив внимания на это вмешательство, Дэрил подался вперед и, словно задумав тайный ход, произнес:

— А знаете, кого я больше всего ненавижу?

— Кого, Дэрил?

— Жиллетта. Как свинья, блин, здоровый такой, жирный, потный. И пидор. И вообще придурок.