Сидевший пред ним Одиссей досказал ему историю своей встречи с ним, с Ахиллом. И версия старого мифа теперь была как будто подтверждена. Другая история об Ахиллесе на Скиросе и Одиссее, в которой утверждается, что хитроумный царь Итаки затрубил в боевую трубу, на чей призыв, забыв о том, что он девица, откликнулся юный Пелеид, к Ахиллу Вигдарову относиться не могла. Не пришел же, в самом деле, чекист Борис Григорьевич с трубой! Но, может быть, какое-то отношение к трубе имел? В Первой конной, например, был не только оперативником, но еще, в оправданье своей музыкальности, трубачом эскадрона? А может, когда младенец Ахилл тянулся к оружию, по радио передавали ту, любимую вождями оперу, в которой пели под звуки трубы «Готовы на смертный бой»? Наверное, какой-то Волшебный рог мальчика был…

Глава третья

1

Когда Ахилл уходил от Мировича, была поздняя ночь. Не «Просветленная ночь» — keine «Verklärte Nacht», сказал себе Ахилл, подумав, что это такая уж ночь: Шёнберг и его ученики, и ученик его учеников, и он, Ахилл, собеседник ученика. Правда, Ахилл тоже был у них, у демиургов, посмертным учеником — заочником! — и он прошел искус подпольного ученичества у них, отверженных, и ради них он овладел немецким. Все они давно в блаженной, просветленной ночи. Лишь Людвиг здесь, бедняга. И я, бродяга, здесь, где траурная ночь, простершая махала черных флагов, — он вышел к Павелецкому, а ведь как раз сюда, на Павелецкий, везли умершего вождя — «Смерть почетного машиниста не остановит поезд», — и, как всегда, повитые лентами флаги напоминают Ахиллу о годовщине ареста матери. Так ему некогда было сказано: ночью, ночью ее увели, как раз под день смерти Ильича.

Он пересек пустынную темную площадь, — фигуры в тени, и сами, как рваные тени, цеплялись одна за другую. «С пятеркой? Да на хрен ты мне за пятерку, — громко неслось оттуда, — а бутылка хоть есть?» — и стояло с зеленым, на счастье, глазом такси. Ахилл открыл дверцу.

— Быстро, быстро, — бросил ему таксист и, едва пассажир его сел, резко двинулся с места: — Во, хорошо, оторвался от них. А то пришлось бы везти да ждать, пока нас… — Он себя остановил, взглянул сбоку: — Ехать куда?

Вдруг Ахилл понял, куда ему ехать. Увидел, что счетчик шофер не включил.

— Вот что, мне за город, в Красный поселок. Без счетчика, — десять, согласны?

— Без счетчика, ясно, кто ж со счетчиком поедет! — резонно сказал таксист. Он был немолод и в речи степенен. — И за обратно.

— Нет, — твердо сказал Ахилл.

Шофер на него посмотрел.

— А вы, я вижу, это…

— Что?

— Не поторгуешься.

— Вот и не надо.

Шофер кивнул.

— Это верно. Я не шаромыжник. Мне и самому такое не нравится.

Ахилл промолчал. Что не нравится?

— Хапуг много. Вся система такая. Хапугам.

Опять непонятно было, какая система? Таксомоторные парки, где все вымогают один у другого? Или система — это страна и ее режим?

— А вы в Красном — писатель?

— Нет. Композитор.

— О-о! — уважительно протянул шофер. — И композиторы там живут?

— Живут, — подтвердил Ахилл. — Но я снимаю. Помесячно.

— Вот как, — сказал таксист, и дальше они молчали.

В Красном он жил уже пятую зиму. Дача, которую Ахилл снимал, принадлежала к кооперативу — к писательскому поселку, основанному вскоре после войны. Большинство из домов поселка строились лауреатами сталинских премий, разумно поместившими огромные деньги в свои огромные дачи. В более поздние времена появились дачи много скромнее — вплоть до неприлично маленьких и примитивных финских. Стали селиться тут и люди из кино, артисты, композиторы, — последние больше из «песенников». Первые из отцов-поселенцев старели и умирали, их огромные владения переходили к детям, которые и управлялись с дачами куда хуже родителей, да и чаще всего образ жизни вели не свободный, писательский, а служебный и, значит, могли быть на дачах лишь в летний месяц (жена с детьми все лето), да и надоело с детства, все дача и дача, — а Сочи когда? Пицунда? круиз вдоль Европы? — и эти дачи оживали только ненадолго, а зимой и вовсе погружались в спячку, как медведи. Так в поселке и перемежались дачи: теплые, живые, по вечерам горящие огнями круглый год — хозяева там жили, уезжая только ненадолго в город по делам на собственных машинах, — и темные, зимой занесенные снегом, как будто мертвые, с каждым годом разрушавшиеся все заметнее, а вдобавок то в одной, то в другой выламывали двери или окна, залезали в них и уносили что попало, гадили, ломали — подростки, как считалось, из деревни, из рабочего поселка. Милиция знать ничего не желала и этими делами не занималась.

Кажется, хозяин дачи, на которой жил Ахилл, был первым, кто пустил к себе жильца на зиму. Устроил это Маронов. Однажды Ахилл вместе с ним оказался на киностудии в монтажной, куда их, автора музыки и автора сценария, просил прийти постановщик фильма, решивший вдруг сделать еще один вариант своей гениальной ленты. Монтаж не был готов, и Ахилл, долго сидевший без дела, сказал: «Плюну сейчас на все, возьму лыжи и поеду за город». Маронов встретил эту идею с восторгом: «У меня машина! Заскочим за вашими лыжами и поедем ко мне на дачу. Настене позвоню, накормит». Ахилл тогда впервые увидал и лес, и поле, и Красную речку, зимнюю — пре-красную — природу вокруг поселка и близлежащей деревни. После долгого лыжного бега, сев за обеденный стол с семейством Маронова, Ахилл в порыве восторженных чувств — у него в руке была стопка водки, и от него с улыбками ждали тоста — провозгласил: «Чтобы здесь всегда было так хорошо — чистый снег в лесу, тишина, стог сена в поле, речка с деревянным мостиком, — и живите хорошо средь этой благодати! — И почему-то добавил: — А я там, в Москве, вам буду завидовать».

Они звонко чокнулись, выпили, и Маронов сказал, что незачем завидовать, что можно к ним приезжать в любой день, можно у них ночевать. «Места, сами видите, у нас много», — сказал Маронов, и Настена быстро подхватила: «Комнату вам предоставим отдельную, пианино у нас. Инструмент очень приличный, правда, Славик? Скажи!»

Славка — тогда лет одиннадцати — дернулся и глянул на Ахилла. Рот у мальчишки кривился улыбкой, вид у него был затравленный, и Ахиллу стало понятно: ребенка хотят пристроить к известному музыканту. Настена будет верещать подружкам по телефону и у парикмахерши: «Мой сын, вы знаете? — у Ахилла Вигдарова, я так