Вечером тан Каамал облачился в мягкие штаны, закрепленные у щиколоток украшенными золотом и камнями манжетами, укороченный кафтан с расшитыми рукавами, воротом и подолом. Сразу было видно, что этот старик не нуждается в средствах. Другой тан, Дарн Вахииф, выглядел в сравнении с первым куда скромнее, хотя тоже торжественно. Третий, Луатар, будучи длинным и костлявым, напоминал цаплю. Иноземная генеральша спустилась в залу, одетая воистину чудовищным образом. Ее платье состояло из двух частей: нижняя белая рубашка о серебряных нитях была ненамного длиннее обычной туники и едва достигала колена; верхняя условно была до полу, крепилась только на правом плече, оставляя другое открытым, если не считать коротковатой косы, заплетенной набок. Юбка казалась чересчур узкой, в пол, да еще и с длиннющим разрезом на правой ноге, так что при ходьбе в нем постоянно мелькала полоска безупречно белой молодой кожи. Мягкие тряпичные туфли в тон позволяли ступать совсем неслышно и, являясь единственной приличной деталью одеяния гостьи, никак не меняли мнения Джайи, что чужестранка выглядит проституткой.

Подобравшись поближе, царевна постаралась в наиболее тактичных выражениях объяснить, что ТАК в Орсе ходить не принято и даже недопустимо. Бансабира только пожала плечами: нужно было проинструктировать о порядках раману Тахивран, а ей – посланцев. Теперь поздно, у Бану все равно ничего другого нет: или такие платья, или походная одежда. Джайя взвилась: ну должно же быть хоть что-то! Увы, теряя интерес к разговору, заявила Бану: все, что она знала об Орсе, – что страна южная и в столице жарко летом почти как в Ласбарне, который больше века находился у Далхоров в подданстве. Естественно было предположить, что здесь одеваются неким схожим с ласбарнскими краями образом. Там она, Бансабира, бывала неоднократно, поэтому и подготовилась соответственно.

Джайя, приметив боковым зрением, как в праздничную залу входит царь, взмолилась в последнем жесте: раз на то пошло, она может дать гостье какой-нибудь из своих нарядов. В ответ Бану посмотрела на царевну так, как это, по мнению Джайи, мог делать только Алай Далхор. Она непроизвольно сглотнула и примолкла, прикусив язык. Вот упертая дурочка! Ну и пусть потом сама разбирается со Стальным царем!

Впрочем, когда царевне настало время занять место на царском помосте, отец сделал ей тихое, но от этого не менее грозное замечание по поводу того, как выглядит дерзкая иностранка. Та, с трудом подавляя панику, пыталась как-то оправдаться совершенной неуправляемостью тану Яввуз. Алай не слушал, присматриваясь.

Праздник шел полным ходом, и многие быстро поняли, что суровым с виду ясовцам известен смех. Правда, друг от друга посланцы старались держаться подальше. Не считая малолетней тану Яввуз: рядом с ней постоянно терся Каамал (но этот еще ладно, размышлял Алай, они вроде в родстве), где-то неподалеку околачивались Вахииф и Луатар, и целая толпа местных. Не иначе как откровенная одежда делает свое дело, прикинул царь и, подозвав Змея, спросил, не узнал ли он чего. Тот ответил, что пока нет. Далхор было заявил, что в таком случае помощнику стоит переместиться с помоста вниз, поближе к гостям, особенно к малолетней выскочке, но Тиглат вежливо отказал, сказав, что так подобные вопросы не решают. Алай не стал усердствовать: в подобных делах он доверял Змею всецело.

Бану в самом деле было весело: она позволила себе выпить (для храбрости) и теперь смеялась над шутками Гистаспа совсем безудержно. Раду, Одхан, Ниим и Вал несли караул втрезвую, остальным, включая офицеров, танша махнула рукой: не смейте напиваться до невменяемого состояния, а до тех пор – делайте что хотите. Серт таким образом быстро влился в компанию царских гвардейцев и парней попроще, кого пустили на это сборище, зацепившись за какой-то потешный предлог вроде «Как тут у вас все иначе! А вот у нас по-другому, да, танша, ага, вот так…». Дан опытным взглядом обвел зал и, приняв на грудь, решительно направился к какой-то рыжей молодой женщине, едва не схватив при этом под ребро от ее мужа. Нисколько не расстроившись, Смелый еще пару раз мелькнул в компании разных девиц, потом какого-то черта потерся недалеко от царского помоста, а потом вообще куда-то запропастился. Бансабира и Гистасп, который весь вечер старательно отваживал от госпожи приставучих танов, «начисто лишенных то ли такта, то ли здравого смысла», наблюдали за «дамскими» успехами подчиненного, ухохатываясь до слез. То, что Дан в какой-то момент пропал из виду, оба сочли хорошим знаком и развеселились еще больше.

– Совершенно неисправим, – резюмировал Гистасп. – Способен только воодушевлять мужчин и соблазнять женщин.

– Удел харизматичных красавцев, – притворно вздохнула тану, будто сочувствуя Дану.

– Мне не понять, – в тон наигранно опечалился Гистасп.

– Да, – Бану благосклонно кивнула, – ты совсем другой.

– Некрасивый или нехаризматичный? – уточнил Гистасп, чуть наклонившись к уху женщины.

– Удручающе занудный, – определила Бану, вновь пригубив белого вина. Гистасп заинтересовался и даже немного напрягся: что за претензии? – Ну сам посуди, в кои-то веки можешь напиться и отдохнуть от меня, пройтись по залу, как Дан, уволочь какую-нибудь красотку в место потише, расслабиться…

Гистасп предпочел не вспоминать, что совсем недавно он подобным образом отдыхал от ее общества в пьяной компании тана Маатхаса.

– …А ты сидишь рядом и вместе со мной наблюдаешь, как шальной и не обремененный обязательствами Дан Смелый во всю молодецкую прыть наслаждается радостями жизни. Ты, случаем, не евнух? – внезапно обеспокоилась Бану, скосив на подчиненного взгляд.

Гистасп добродушно улыбнулся выпаду, после чего сокрушенно сообщил:

– Я, случаем, однолюб.

– Трагедия, – резюмировала танша.

– Не то слово, – согласился Гистасп.

– Дело давнее?

– Не то слово, – повторил альбинос, все еще скалясь.

– Ну, значит, и не мое.

Мужчина глянул на собеседницу искоса, коротко. Если принять, что она не терпит, когда лезут глубже, чем надо, опаздывают, медлят или ищут себе оправданий, с ней становится легко, ведь, несмотря на это, по существу, у Бансабиры Яввуз практически нет претензий к людям.

Пиршество расходилось. Шутки стали грубее, танцы вокруг музыкантов теперь откровенно напоминали трактирные ужимки. Алай оглядел толпу, привлек внимание и сообщил, что ждет гостей утром у себя в кабинете, в одиннадцать часов. Попрощавшись, задержался ненадолго, чтобы отпустить пару издевок в адрес сына, полвечера отиравшегося возле каких-то девиц. Халий, царевич и наследник, будучи в подпитии, безумно разозлился:

– Я пообещал жениться на сучке, которую мне выбрали вы со старухой Гвендиор, но я не давал слова спать с ней одной! Можно подумать, вы святой.

Тема его отношений с женщинами после вдовства была самой сокровенной, и даже с братом – единственным человеком, с которым Стальной царь по сей день говорил на «ты», – он едва ли ее поднимал. Что говорить о мальчишке, и дня не состоявшем в браке?