образе, но никогда раньше она не была столь… материальной, столь реальной, безумно правдоподобная иллюзия, совершенная. При желании я могла разглядеть черные короткие острые шерстинки, легкую желтизну на оскаленных клыках, чуть ближе к розовым деснам, почувствовать влажный собачий запах, ощутить под пальцами напряженно-вздыбленную холку. Уши стояли торчком, как у волка, верхняя губа оттопырилась.

Мои спутники попятились, псы присели, не группируясь для нападения — желая стать незаметнее. Люди видели внешнее, звери же чуяли стороннюю, чужую им суть демонического создания, боялись ее на уровне инстинктов, в разы превосходящих по силе всю людскую выучку. Я шагнула вперед и положила-таки руку на холку — древний способ демонстрации власти и контроля. Псы, чуть поскуливая, легли на животы, прижали головы к лапам, уши к голове — почти синхронным жестом. Бедром я ощущала горячий литой мускулистый бок потусторонней псицы.

— Идемте, — позвала я. Тьма осталась у входа, сторожить. Мужчины прошли рядом.

— Экая тварюга, — уважительно произнес наконец бородатый мужчина. — А вы, ласса, дамочка с секретами. Замки за четверть горсти вскрываете, пес у вас такой, хоть на волка с ним ходи… Было, наверное, что с инквизитором не поделить.

— Мы пришли, — оборвала я пустую болтовню. — Стойте, я… вспомню место.

На этот раз мои спутники замерли, как вкопанные.

Я прошла к беседке, выглядящей хоть и целой, но совершенно заброшенной. Действительно, было невозможно представить сидящего на деревянных скамейках ласа Геринга, предающегося мечтам или просто праздно отдыхающего. Прикрыла глаза. Тьма, сторожившая псов у калитки, продолжала одновременно являться и частью меня, моей сущности, позволяя видеть, чувствовать глубже, тоньше, проникать за грань. И сейчас, ступая по стылой земле, будучи практически незрячей, но при этом парадоксальным образом двигаясь даже более уверенно, чем обычно.

Смерть ощущалась холодом, морозцем по коже, и я невольно вздрогнула, вспомнив, что именно по "холоду" отличала меня от других слепая. Постояла, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Обернулась к неподвижно стоящим, но пристально наблюдающим за мной мужчинам.

— Здесь.

Они так же молча подошли, опустили мешки на землю, достали лопаты — широкие, увесистые, с короткими черенками и принялись копать. Неудобный инструмент. что и говорить. А я смотрела по сторонам. Дом казался безмолвным, пустым, но живые в нем присутствовали, несомненно — я ощущала их покой, несколько суетливый, тревожный. Луна, слабеющая, полуспящая, устало дышала в затылок сквозь тонкую ткань повязанного на голове платка. Пару раз вдоль ограды процокали лошади — нахохлившиеся кучеры не поворачивали голов в нашу сторону, путники-пассажиры за плотно занавешенными шторками, должно быть, спали.

— Ласса… — тихо произнес бородатый. — Тут что-то есть.

* * *

— Что же? — ровно спрашиваю я. Сердце колотится, судорожно, неровно, я понимаю, что все это — только обманчивые ощущения тревожного тела, но все равно — мне кажется, что у меня дрожат даже волосы на голове.

— Кости, ласса. Человеческие кости. Вы были правы.

Спустя бесчетное количество горстей — на самом деле, их было не больше четырех-пяти, но они тянулись, как густая сосновая смола, мужчины осторожно извлекли на лунный свет человеческие останки, к некоторым из которых прилипли выцветшие затвердевшие кусочки холщевины. Вероятно, тело было завернуто в мешок, который с годами сгнил, а вот сами кости сохранились неплохо. Все, что смогли, мужчины сложили в свои мешки, а потом принялись закапывать землю обратно, изредка поглядывая на меня. Я прислонилась спиной к деревянному столбу беседки. Может быть, инквизитор и приходит сюда — предаваться воспоминаниям и вести мысленные беседы с убитой им девочкой — для меня она не могла восприниматься женщиной, матерью, так как ее почти детское лицо с рисунков было единственной данной мне иллюстрацией Отавии Иститор — но сказать по правде, поверить в это было трудно. Скорее, столь близкое к дому, огороженное от остального города высоким забором, захоронение казалось ему надёжным.

Я думала о Вилоре. О том, что не смогу рассказать ему отвратительную правду о его рождении и судьбе его матери, убитой сумасшедшим отцом — я уже не сомневалась, что именно лас Иститор был отцом своего же племянника. Не зря Отавия говорила лассе Крие, что ненавидит его…

Имеет ли право Вилор знать правду? Могу ли я решить это за него?

Но инквизитор продолжает убивать. Прикрываясь тьмой и демонами, пользуясь поддержкой и защитой короля, оскорбляя Светлое Небо — убивать женщин, невинных или оступившихся, виновных лишь в том, что обида и ревность имеющего власть над их жизнями безжалостно судьи так и не были утолены за двадцать этих лет. И что? Я должна что-то сделать? Пойти против инквизитора и короля, не имея доказательств? Вот уж нет.

— Человек, который сможет рассказать вам что-то об этих костяшках, будет в Гритаке послезавтра.

— Я уезжаю завтра.

— Другого такого у нас нет, ласса.

По большому счету, никакой всезнающий человек мне не нужен, я и так все знаю. Но… не оставлять же Отавию… вот так. В холщовом мешке.

— Да. Я хотела сказать — хорошо. Пусть он посмотрит и напишет мне… я найду способ получить информацию. И… я бы хотела, чтобы потом, после осмотра, всё было захоронено в саду усопших.

— Это как раз не проблема, ласса.

Я посмотрела на землю, которую мужчины только что перекапывали. Они постарались все пригладить, разровнять, как было, но следы их деятельности все равно были заметны. Завтра инквизитор будет знать, что его посещали гости. И что его тайна перестала быть таковой.

* * *

К саду усопших я пришла ранним утром, так и не сумев уснуть ночью. Мне не было страшно, хотя, совершив немыслимую наглость — проникнув во владения самого инквизитора — я, будучи к тому же связана с тьмой, мягко говоря, рисковала и продолжала рисковать жизнью. Но единственный вопрос, действительно терзающий меня, был — говорить что-либо Вилору или нет. Сегодня или в крайнем случае завтра я увижу его. Увижу, увижу, увижу…

На ступеньках было пусто. Слепой женщины нигде не видно. Мысленно я обругала себя, что не договорилась с ней о конкретном времени. В домике у служителя Лирата царила тишина — я немного постояла у двери, прислушиваясь. Подошла к низкому окну, тихонько толкнула незапертую, слегка прикрытую створку — и увидела ворока.

— Светлого неба, Ворк, — шепнула одними губами, помня о небольших размерах домика ласа Лирата — его кровать должна быть совсем рядом. Птица, не моргая, смотрела черным круглым глазом.

Я протянула руку, ладонь послушно налилась чернотой. Гладила черные блестящие крылья, маленькую круглую голову. Хорошая птица, умная, хорошая… Раньше, говорят, их использовали как почтальнов, да и на охоту можно брать…