бойся. Я это говорил и повторю ещё раз. Тебе рядом со мной ничего не грозит. Независимо от того, что было предсказано тебе.

— А ты… сам ты… чего хочешь? — голос Вельмины упал до шепота.

Мысленно она себя ругала последними словами, но… держать это в себе становилось тяжелее и тяжелее.

— Я? — и ей вдруг показалось, что Итан и сам испуган. Вмиг сделался растерянным, словно ребенок, затем кое-как взял себя в руки, но уши почему-то покраснели, — мне… на самом деле мне бы хотелось пожить так, как живут обычные люди, — медленно сказал он, сверля Вельмину пронизывающим взглядом, — и еще… мне бы хотелось, чтобы ты не уходила от меня.

— Все-таки предсказание… — выдохнула она, в сотый… нет, в тысячный раз вспомнив те слова, сказанные им с матушкой гадалкой.

— Возможно, предсказания сбываются только для тех, кто в них верит и настойчиво на себя натягивает, как платье слишком маленького размера, — спокойно сказал Итан, — даже плетение судеб можно изменить, если очень того хотеть. И потом, не забывай, что мне предсказано иное.

Он откинулся на спинку стула, задумчиво жуя кусочек сыра. Взгляд витал где-то над головой Вельмины.

— Мне никогда и ни с кем не было хорошо, как здесь, сейчас, и с тобой. Поэтому я буду благодарен, если ты задержишься в моей жизни еще хотя бы недолго. Я найду, как расплатиться.

— Не надо расплачиваться, — торопливо возразила Вельмина, — потому что… потому что мне тоже… за последние годы… было не слишком хорошо.

Больше они ни о чем таком не разговаривали.

Но когда Вельмина поднялась к себе в спальню, а перед этим Итан галантно поцеловал ей запястье, когда разделась и забралась в мягкую постель, то подумала о том, что внезапно хватка прошлого начала ослабевать.

Ей перестала мерещиться тюрьма. И Кельвин, падающий с разорванной грудной клеткой. И Ариньи… Даже мерзкий Ариньи неохотно дрейфовал куда-то в тень. Сердце билось ровно и сильно, и раздумья… все больше светлые. Вера в то, что Боги будут милостивы, ну а предсказание — Итан очень верно сказал, главное — не примерять его постоянно на себя. Тогда, возможно, даже предопределенная когда-то судьба изменится. Вопрос в том, что Вельмина уж и не знала, хочет ли она того или нет.

***

Работать с Эммануилом Гарье оказалось интересно. Да и сам Эммануил казался интересным: он напоминал Вельмине коробочку, в которой еще одна коробочка, и так далее. Что-то многослойное и чрезвычайно загадочное. Даже когда они обменивались ничего не значащими фразами, Вельмине мерещился в них скрытый смысл. Вот, например, однажды Гарье обмолвился, что ничто так не подстегивает трансмутацию живого, как очень сильные эмоции. Обмолвился — и умолк. Но Вельмина оказалась на крючке, и думала обо всем этом, пока мыла реторты. Потом все-таки не удержалась и спросила:

— Вы, вероятно, имеете в виду радость? Или даже любовь?

Гарье посмотрел на нее многозначительно, затем рассмеялся.

— Да нет же, Вельмина. Я имел в виду боль. Это куда эффективнее.

И, явно наслаждаясь огорошенным видом Вельмины, добавил:

— А знаете, какая из эмоций самая сильная для человека?

Она замотала головой, поскольку ее догадки оказались ошибочными. Гарье приблизился, сунул руки в карманы и, загадочно улыбаясь, тихо сказал:

— Страх смерти. Вот самая сильная человеческая эмоция.

— Думаете? — растерянно уточнила Вельмина, глядя на Гарье снизу вверх, потому что доставала ему как раз до плеча.

— Абсолютно уверен, дорогая Вельмина, — он это сказал, подлив в голос капельку снисхождения.

А Вельмина задумалась о том, что, наверное, этот человек ходил по самому краю, раз знает, о чем говорит. То есть, ему приходилось умирать… И наверное, это ужасно страшно. Она ведь отделалась легко, просто посидела в тюрьме. Но что было с самим Гарье — неизвестно.

Или вот, например.

— Трансмутация живого всегда начинается с рук и головы, — загадочно сказал Гарье и умолк.

— Откуда вы знаете? — она даже поставила на стол реторту, в которой размешивала молотый философский камень и свинцовую стружку. По-хорошему, в итоге должно было получиться серебро, которое затем Гарье переводил в раствор и продавал клиентам как отличное обеззараживающее средство.

Гарье загадочно промолчал, а сам указал глазами на реторту. Мол, продолжайте. А потом -

— Знаете, многие считают, что для трансмутации живого нужны катализаторы, но это не так. Трансмутация действительно возможна тогда, когда объект находится под влиянием особенно сильных эмоций…

Возвращаясь домой, в снятую квартиру, Вельмина делилась всем происшедшим с Итаном. Тот, к слову, не разделял ее восторгов по поводу того, какой умный и возвышенный человек этот Гарье. Внимательно и мрачно выслушивал. А потом однажды сказал, что пора с этим заканчивать.

— Что? — прошептала Вельмина.

Она попросту не нашла в себе сил задать вопрос громче.

— Мне не нравится все, что происходит в этом доме, — мрачно пояснил Итан, не сводя тяжелого взгляда с Вельмины.

— Но… Ведь ничего плохого не происходит! — собравшись с силами, заявила она, — и потом, потом… мне интересно заниматься тем, чем я занимаюсь. Или ты запретишь?

Последнее было сказано уже с вызовом. И она сама этого испугалась, и даже невольно втянула голову в плечи. Итан долго молчал, рассматривая ее, в серых глазах читался так и не заданный вопрос.

— Я не хочу тебе запрещать, — наконец сказал он, — но, возможно, придется, потому что сама ты не чувствуешь опасности.

Вельмина вскочила с кресла, судорожно сминая пальцами передник.

— Ты… — выдохнула она, — ты меня не запрешь!

И опрометью бросилась в свою спальню, захлопнула дверь и несколько минут с трудом переводила дыхание. Было немного страшно — оттого, что, возможно, Итан сейчас придет к ней, чтобы закончить разговор, и что он все же заставит ее уйти от Гарье. Перед глазами так и стояло длинное худое лицо алхимика, и такие умные, блестящие глаза. Она невольно вспоминала его загадочные слова, которые прочно засели в памяти, словно рыболовный крючок в рыбьей глотке.

«Я хочу там работать», — подумала она.

Все ещё стоя, прислонившись спиной к двери. Вздрогнула всем телом, когда услышала тяжелые шаги по ту сторону, скрип половиц. Вот оно… начинается.

— Вельмина, — прозвучало усталое, — послушай…

И, хоть он ее и не видел, Вельмина упрямо замотала головой. Она ничего не хочет слушать. Она совершенно не хочет, чтобы ее снова