на аэродром. Там и самолёт, и экипаж. Кстати, твои знакомые. Я позвоню туда и распоряжусь, чтобы они были в готовности… – Сталин искренне хотел мне помочь.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, – я также был искренен.

– Отправляйся немедленно. Разберись со всем на месте, а потом там же и отдохни. И с невестой не забудь познакомить! – последнее Сталин сказал уже с улыбкой.

До Центрального аэродрома домчались на одном дыхании. Со мной отправились четверо оперативников, с которыми я уже работал. Их, по личному распоряжению Сталина, прикрепили ко мне в качестве охраны. Хотя, скорее всего, как эскорт. Я сам себе охрана.

На лётном поле нас ожидал одномоторный самолёт с высоко поднятой кабиной пилота и пассажирским отсеком в фюзеляже. У самолёта прохаживался, притопывая на морозе, знакомый уже Сергей Сорокин, с которым мы сажали самолёт со взорванными горящими двигателями под Торжком. Увидев подъезжающую машину, он приготовился отдать рапорт, но я нарушил его планы.

– Серёга! Здорово, пернатый! Ты где такой ероплан отхватил? – Я был рад увидеть знакомого и рад, что у него всё в порядке и он по-прежнему летает.

– Здравствуйте, товарищ Головин. Назначен к вам персональным пилотом. Самолёт заправлен и готов к вылету! – Сергей отрапортовал, вытянувшись по стойке смирно.

– Так, ты давай это брось, – сбил я ему весь пафос. – Мы с тобой горящий утюг в поле ночью сажали, а ты мне тут рапорты отдаёшь. Ты давай как-то попроще. Что это вообще за аппарат?

– Это новейший пассажирский самолёт ХАИ-1, шесть пассажиров везёт. Скорость до трёхсот километров в час.

– Быстро – это хорошо. Давай, запускай – и на взлёт. Нам в Ленинград срочно надо. – И, обернувшись к своим сопровождающим, дал команду: – По коням, парни.

Перелёт на этот раз прошёл нормально. В Ленинграде сели уже через два с половиной часа, когда начало смеркаться. На аэродроме не было никого из встречающих, хотя и предупредили заранее, чтобы прислали к самолёту машину.

Ой, что-то мне подсказывает, что кому-то не поздоровится сегодня. Машину взяли у начальника аэродрома. Он артачился ровно до того момента, когда я распахнул своё пальто. Орденский иконостас мог впечатлить любого. Здесь с орденами пока не густо. Часто те, кого наградили, потом везде так и пишут, мол, орденоносец такой-то. Гордятся люди своими наградами.

До управления НКВД на Литейном доехали быстро. При входе в здание меня попытался было остановить дежурный, но, увидев моё лицо и ряд орденов под расстёгнутым пальто и звезду Героя, быстро сделал вид, что его тут и не было. Слухи о прошедших в Москве арестах докатились и сюда, обрастая по пути небылицами и домыслами.

В коридоре я выловил какого-то хлыща в щегольской форме с тремя кубиками в петлицах.

– Где начальник управления Медведь?[15]

Хлыщ попытался было начать возмущаться, но, получив удар по печени, скорчился на полу. Коридор вмиг опустел. Слухи о личном палаче Сталина в белом френче начали превращаться в реальность.

Подняв за шкирку хлыща, так, что его ноги болтались над полом (спасибо Силе), я повторил свой вопрос:

– Где Медведь?

– А ну, руки вверх! – раздалось за спиной.

В коридоре стоял ещё один в щегольской форме и целился в меня из нагана. Да у них тут что, конкурс красоты среди сотрудников? Ну я им сейчас устрою выход на подиум. Отшвырнув в сторону болтающееся в руках нечто в форме, я обернулся к новому действующему лицу. Пока ещё действующему.

– Оружие убери, идиот.

– Руки вверх! Стрелять буду!

Нет, ну точно идиот. Направлять оружие на спец-группу госбезопасности, да ещё и на меня, это надо быть клиническим придурком.

– Стрелять? А это хорошая идея. Я дам тебе возможность выстрелить в меня трижды. После первого выстрела у тебя будет десять лет лагерей, если не бросишь оружие после второго и не встанешь на колени, то с тобой сядут все твои родственники, а если сделаешь третий, то ты сам себя убьёшь и сделаешь это так, что страшно станет всем. Решай! – Конечно, отправлять в лагеря его родню я не собирался, но припугнуть стоило.

Пока я произносил свою речь, мой эскорт сместился с линии огня. Выстрел. Форсаж включился автоматически. Пуля неспешно вылетела из дёрнувшегося ствола и, лениво вращаясь, полетела в мою сторону. А восприятие-то у меня значительно улучшилось. Помню, в Чите пули летели гораздо быстрее. Делаю полшага в сторону и слышу, как за спиной вдребезги разлетается оконное стекло. Ещё выстрел. Ну, это и уклоняться не надо. Мазила. Третий выстрел, уже на уровне пояса. Снова уклонение в сторону. Сзади раздаётся вскрик. Достало кого-то рикошетом. Отключаю форсаж и вижу, как второй щёголь пытается двумя руками нажать на спусковой крючок. Аж покраснел от натуги, бедолага.

– Тебя как в органы взяли, болезный, если ты до трёх считать не научился? Я же тебе разрешил трижды выстрелить, а ты дальше пулять собрался…

Я подошёл к застывшему в ступоре энкавэдэшнику и положил ладони ему на виски. Если до этого я ещё обдумывал вариант, чтобы как-то смягчить ему наказание, то теперь мне очень хотелось сделать его смерть как можно мучительной. Этот урод буквально торговал детьми. Он продавал малолетних девочек и мальчиков, детей арестованных им по надуманным обвинениям людей, разным извращенцам и в подпольные бордели.

Волна ненависти буквально нахлынула на меня. Во всём коридоре разом взорвались все плафоны на потолке, и коридор погрузился в полумрак, разбавленный редким светом настенных светильников. Они почему-то уцелели.

А ведь это серьёзный косяк со стороны Кирова. Заняв должность наркома внутренних дел, он сосредоточился больше на Москве и Подмосковье, а Питер оставил на потом. Ну да теперь я буду наводить здесь по-настоящему большевистский порядок.

Я обратился к этой мрази в человеческом обличии.

– Сейчас ты умрёшь страшной смертью, и, умирая, ты будешь вспоминать всех детей, которых ты обрёк на мучения и страдания. Можешь приступать.

Уже бывший энкавэдэшник начал с воем срывать с себя одежду и, оставшись абсолютно голым, принялся отрывать от себя куски окровавленной плоти. Я контролировал его разум, не давая скатиться в безумие, поэтому он всё прекрасно осознавал и чувствовал. И я не дам легко сдохнуть этому выродку до самого последнего момента, пока хоть клочок мяса останется на его костях.

Сзади кто-то из моих вывалил на пол содержимое желудка. Да и в коридоре было видно, что почти все, высыпавшие из кабинетов, активно блюют. Меня самого мутило от жуткого зрелища, но расслабляться я себе не мог позволить. 15 долгих минут я держал сознание нелюди в этом мире, пока не почувствовал,