арестованных и даже торговли детьми со стороны подчинённых Заковского. Сам Ваковский мной арестован. Товарищ Медведь освобождён из-под стражи и уже приступил к своим обязанностям. Вы можете ему полностью доверять. Принял решение задержаться в Ленинграде для наведения порядка в органах НКВД и в городе в целом.

– Они там что, работорговлей занялись? – Сталин был в бешенстве.

– Хуже, товарищ Сталин. Малолетних детей арестованных продавали разным извращенцам и в подпольные бордели. Тот, кто непосредственно этим занимался, мной допрошен и жестоко наказан.

– Я надэюсь, эта тварь сдохла в муках? – Из трубки явно лились волны ненависти.

– Думаю, что черти в аду попросятся на курсы по повышению квалификации, Иосиф Виссарионович, – немного разрядил я обстановку.

В ярости Сталин вполне способен наломать дров.

– Товарищ Медведь рядом с вами?

– Да, он рядом. Передаю ему трубку.

Медведь чуть дрожащей рукой взял трубку и вытянулся в струнку. А я вышел в приёмную к своим парням.

– Ну что, братцы-кролики. Отошли немного? – с усмешкой спросил их.

– Блин, командир, ну ты и дал, – покачал головой старший из них, старший лейтенант госбезопасности Седых Олег.

– С такими мразями по-другому нельзя. Эта тварь детьми торговала. Извращенцам всяким их продавал. – И я с чувством врезал кулаком по столу. На некогда ровной дубовой столешнице образовалась внушительная вмятина.

В дверях кабинета показался Медведь.

– Товарищ Головин, товарищ Сталин приказал выполнять все ваши распоряжения.

– Ну, значит, начнём работать. Во-первых, необходимо немедленно арестовать всех, кого с собой привёл Ваковский. Арестовать и вдумчиво допросить. Думаю, что отпираться они не будут, особенно если им пригрозить тем, что иначе допрашивать их буду я.

Медведь удивлённо посмотрел на меня.

– Потом вам ваши подчинённые расскажут, Филипп Демьянович, – с усмешкой ответил я на его немой вопрос.

– Во-вторых, необходимо немедленно послать опергруппы на адреса, которые я укажу. Там находятся дети, которых подручные Ваковского, или, вернее, Штубиса, продали. Детей освободить, всех остальных, находящихся там, уничтожить.

Медведь попытался что-то возразить, но я резко остановил его:

– Никакого суда над этими выродками не будет. Считайте, что я, в соответствии с данными мне полномочиями, их всех осудил и приговорил к высшей мере. На этом дискуссия о законности закончена. Всё, действуйте. И скажите тем, кто будет этим вопросом заниматься, что если хоть с одного ребёнка по их халатности упадёт хотя бы один волос или они проявят излишнюю гуманность к остальным, находящимся там, то я их на куски порву. Они в курсе, как это может быть. Кроме того, вам необходимо в кратчайший срок, максимум к утру завтрашнего дня, ознакомиться со всеми изменениями, произошедшими в стране и в вашем ведомстве за то время, пока вы «отдыхали» в камере.

– А что с ним делать? – Медведь кивнул в сторону стоящего в виде статуи Ваковского-Штубиса.

– Тьфу ты, совсем забыл про него. – С этими словами я снял с него оцепенение.

Ваковский как подкошенный рухнул на пол.

– Отправьте его в камеру. В ту самую, в которой вы сидели. Особо нам он и не нужен. Расстреляем, когда руки дойдут. А пока пусть кается во всех своих грехах. – Я поставил ментальную закладку в сознание Ваковского, и теперь солгать он не сможет.

– Да, и ещё, Филипп Демьянович, позвоните во внутреннюю тюрьму и сообщите, что я туда направляюсь. Чтобы не возникло лишних вопросов и недоразумений, поставьте их в известность о моих полномочиях.

Внутренняя тюрьма встретила стоящими навытяжку охранниками и атмосферой обречённости. Получив у старшего ключи от камеры, где сидел отец Ольги, я направился туда. Замок открылся с громким лязгом. В камере царил полумрак. Николай Фомич сидел на нарах, опустив голову и не глядя на входящих. Хотя по внутренним правилам должен был встречать стоя. Видимо, за эти дни его так и не смогли сломать.

– Что-то ты засиделся здесь, дядя Коля, – с усмешкой сказал я. Мы давно уже договорились, что я его так буду называть. – Поехали домой. Тут, конечно, харчи дармовые, но пироги у тёти Тони всё же получше будут.

– Виктор? Ты как здесь? – с большим удивлением спросил Стрельников и хотел было уже броситься ко мне, но остановился, увидев входящего в камеру сотрудника НКВД.

– Товарищ Головин, мы там форму чистую приготовили для товарища Стрельникова и воду, чтобы умыться, – доложил старший охранник.

– Благодарю. Можете быть свободны.

Охранник молча козырнул, повернулся кругом и вышел из камеры.

– Виктор, а это вообще как? – Удивлению Стрельникова не было предела.

– А это теперь так, дядя Коля, – в унисон ему ответил я. – Поехали домой, а то устал и жрать хочется со страшной силой. А голодный я злой. А когда я злой, то могу кому-то сделать очень плохо.

И только тут Ольгин отец обратил внимание на орденский иконостас на моей груди. Он аж вытянулся как новобранец перед генералом.

– Дядя Коля, ты чего? – ошеломлённо спросил я его.

– Извините, товарищ Герой Советского Союза, – отчеканил он своим поставленным командирским голосом. Видимо, вид такого количества наград окончательно сбил его с толку.

– И ты, дядя Коля, туда же. Ну да, награды. Было за что, вот и наградили, но от этого другим я не стал, так что заканчивай тут церемонии, и поехали. Ну правда, проголодался со страшной силой, – взмолился я, – пирогов тёти Тониных хочу, с капустой. Да и по девчонкам соскучился.

Видимо, мой тон растопил-таки что-то внутри Стрельникова, и он буквально выпустил из себя воздух, став прежним.

В отдельном помещении он умылся, побрился и переоделся в чистую форму, правда, без знаков различия. Пока шли на выход из тюремного блока, все встречные охранники вставали при нашем приближении по стойке смирно и отдавали честь.

На улице нас ждали два легковых авто и ребята старшего лейтенанта Седых. Мы с Ольгиным отцом сели в одну машину, с нами сел сам Седых и один из его людей в качестве водителя. Двое других поехали на второй машине.

Уже когда выехали на Литейный проспект и поехали в сторону дома, Николай Фомич задал свой вопрос:

– Виктор, а ты теперь кто?

– Дядя Коля, я тебе покажу одну бумагу, только ты сильно не удивляйся… – С этими словами я протянул ему свой мандат.

– Ну ни х… себе! – В последний момент Стрельников удержал готовое вырваться матерное слово. – Я такого никогда раньше не видел. Хотя, если судить по наградам, такая должность и такие полномочия удивлять не должны.

Когда уже подъехали к дому, я попросил Седых остаться пока внизу, в подъезде. Боюсь, что сердце Антонины Владимировны может не выдержать вида людей в форме НКВД.

Мы с Николаем Фомичом поднялись