Это создание убило уже двух ее сородичей при встрече с ними. Они попытались приблизиться, а эта штука нападала на них при первом же взгляде. Кусать ее оказалось практически бесполезно: яд Порции рассчитан на применение против пауков и очень ограниченно воздействует на позвоночных.

Порция считает, что если бы это был просто какой-то чудовищный зверь-переросток, поймать и убить его было бы относительно просто. В худшем случае можно было просто натравить на него муравьев, поскольку они явно вполне неплохо с этим справляются. Однако мистическое значение этого существа – дело иное. Оно явилось с неба, следовательно – от Посланника. Это не угроза, которую следует ликвидировать, а тайна, которую надо разгадать.

Порция чувствует у себя под лапами биение судьбы. У нее возникает чувство, что все прошлое и все будущее балансируют в этом моменте времени, а она сама – точка опоры. Это мгновение имеет божественно дарованный смысл. Здесь, в этом чудовищном живом существе, есть некая часть послания Посланника.

Они его поймают. Пленят и доставят в Большое Гнездо, используя все доступные им ухищрения и уловки. Они найдут способ разгадать его тайны.

Порция бросает взгляд вверх: кроны деревьев скрывают от нее звезды, но она четко их помнит: и неподвижные созвездия, которые медленно перемещаются по годичной арке, и быструю искру Посланника в темноте. Она считает их достоянием своего народа, раз только он способен понимать, что им говорят.

Ее народ одержал великую победу над муравьями, превратив врагов в союзников, изменив ход войны. С этого момента им будут покоряться колония за колонией. Наверняка Посланник отправил им знак именно поэтому, в награду за ум, стойкость и успех.

Наполненная гулом проявленной судьбы, Порция готовится захватить свой колоссальный приз.

Из рубки Холстен смотрел, как последний шаттл отправляется на лунную базу, унося спящий человеческий груз.

План у Гюина был простой. Активный экипаж из пятидесяти человек разбудили и проинструктировали относительно того, чего от них ожидают… или, скорее, требуют. База для них была готова: все сделали автоматы во время последнего долгого сна «Гильгамеша» – и испытания показали ее готовность для заселения. Экипаж будет обязан обеспечивать ее работу так, чтобы превратить в новый дом для человечества.

Там будет еще две сотни человек в стазисе, которых можно будет призывать в случае необходимости, чтобы восполнять потери или, в более оптимистичном варианте, увеличивать активное население по мере готовности базы. У них будут дети. Их дети унаследуют то, что они построили.

В какой-то момент в будущем, спустя многие поколения, прогнозировалось, что «Гильгамеш» вернется из своего длительного полета к следующей терраформированной планете – возможно, с грузом похищенной технологии Старой Империи, которая позволит, по словам Гюина, значительно облегчить всем жизнь.

«Или устроить нападение на спутник Керн и присвоить ее планету», – думал Холстен и, конечно же, не он один – хотя вслух этого никто не высказывал.

Если «Гильгамеш» не вернется – если, скажем, у следующей планеты окажется более агрессивный хранитель, нежели Керн, или с кораблем-ковчегом произойдет еще какое-то несчастье – тогда лунной колонии просто придется…

«Справляться» – такое слово использовал Гюин. Никто не собирался в этом разбираться. Никому не хотелось думать об ограниченном количестве исходов для такой человеческой пылинки в бескрайнем космосе.

Новый руководитель колонистов определенно не был вторым Скоулзом. Эта бесстрашная женщина выслушала приказ с угрюмым согласием. Глядя на ее лицо, Холстен признался себе, что видит в глубине ее глаз жуткое, безнадежное отчаяние. И правда – что именно ей вручают? Незаслуженное тюремное заключение, которое ее дети унаследуют сразу в материнской утробе.

Его хлопнули по плечу, заставив вздрогнуть. Лейн. Они двое – вместе с Карстом и его командой – только недавно вышли из карантина. Единственная положительная сторона всей роковой вылазки Скоулза на планету заключалась в том, что, похоже, внизу не оказалось бактерий и вирусов, которые представляли бы непосредственную опасность для здоровья человека. И действительно, откуда бы им там взяться? Как сказала Лейн, там не было ничего человекоподобного, чтобы их разводить.

– Пора в постель, – сказала ему инженер. – Последний шаттл ушел, так что мы готовы лететь. Тебе стоит уйти в стазис до того, как мы прекратим вращение. Пока не наберем скорость, гравитация будет все время меняться.

– А ты?

– А я старший бортинженер. Мне в это время надо работать, старик.

– И догонять меня.

– Заткнись.

Она помогла ему встать с кресла, и он почувствовал, как его ребра протестуют. Ему сказали, что стазис-камера чудесно заживит его ребра во время сна, и он очень надеялся, что это так и есть.

– Не падай духом, – сказала ему Лейн. – Когда проснешься, тебя будет ждать целый клад древней чепухи. Будешь как малыш с новыми игрушками.

– Если это будет зависеть от Гюина, то нет, – буркнул Холстен.

Он бросил последний взгляд на экран – на холодный бледный диск луны-тюрьмы – луны-колонии, поправил он сам себя. И постыдно подумал: «Хорошо, что меня там нет».

Чуть опираясь на Лейн, он осторожно прошел по коридору в сторону спальной камеры основной команды.

Упавший гигант умер, конечно, но не скоро. До этого она (Порции и ее родичам не удавалось думать об этом создании иначе, чем «она») жила в плену, питаясь тем ограниченным ассортиментом продуктов, которые согласна была употреблять в пищу, глядя сквозь полупрозрачные стены, в которых ее держали, поднимая взгляд к открытому верху загона, где собирались ученые, чтобы за ней наблюдать.

Мертвых гигантов препарировали и обнаружили, что почти все их внутреннее строение идентично мышам, за исключением пропорций конечностей и некоторых органов. Сравнительный анализ подтвердил их гипотезу о том, что живой гигант, вероятно, самка – по крайней мере по сравнению с ее меньшими эндоскелетными кузинами.

Споры относительно ее назначения и смысла, относительно того урока, который должно было преподнести появление такого феномена, длились многие поколения – в течение всего долгого срока жизни этого существа, да и потом тоже. Ее поведение было странным и сложным, но она казалась немой – не демонстрировала жестов или вибраций, которые можно было счесть попыткой речи. Некоторые отмечали, что, когда это существо открывало и закрывало рот, хитро устроенная паутина улавливала странное бормотание – такое же, какое можно ощутить, когда соударяются два предмета. Эти колебания распространялись по воздуху, а не по нитям или почве. Некоторое время это выдвигалось как гипотетическое средство коммуникации, порождая немало умных дискуссий, но в итоге победило осознание абсурдности такой идеи. Ведь использование одного и того же отверстия для еды и общения, очевидно, неэффективно. Пауки не совсем глухие, но их слух тесно связан с прикосновениями и вибрацией. Высказывания гиганта – все частоты человеческой речи – для них даже не шепот.