– Только представьте себе заголовки! – хохотнул Марк. – Семьдесят повенчаны с двадцатью.

– Как по-твоему, Кловис на него нацелилась? – спросил Дигби. – Или даже старая Минни Форсайт?

Они некоторое время обсуждали на довольно фривольный и неуместный манер брачные перспективы профессора, а потом, поскольку приближалось время, когда можно было надеяться на чай, и похолодало, так что гулять стало нерадостно, вернулись в дом. Мисс Кловис они застали в малой гостиной. Профессор Мейнуоринг, по всей видимости, еще «отдыхал». Принесли чай, и мисс Кловис, не привыкшая обращаться с причиндалами изысканного чаепития, попросила разлить молодых женщин. Однако в итоге как раз Дигби, неторопливый, но методичный, сумел преодолеть затруднения в виде серебряного заварочного чайника и чайника для кипятка на спиртовке.

– К обеду можете не переодеваться, – сказала мисс Кловис. – Впрочем, я сомневаюсь, что вы привезли с собой вечерние туалеты, – добавила она, вспомнив скудость их багажа.

– У меня есть чистая рубашка, – шутливо отозвался Марк, – но, может, нет необходимости ее надевать? Как по-вашему, профессор Мейнуоринг такого ожидает?

– О нет, он примет вас такими, какие вы есть, – довольно туманно ответила мисс Кловис. – В любом случае столовая не слишком хорошо освещена. – И, собираясь уходить, сказала с ноткой веселья: – Через часок увидимся!

Обед был таким же замысловатым, как и ленч, и кандидаты подозревали, что блюда и напитки являются частью испытания, которому их подвергают. По окончании обеда все перешли пить кофе в парадную гостиную, которую молодые люди еще не видели. Это была комната благородных пропорций, где по стенам тоже висели картины маслом, которые из-за плотной буроватой коричневатой текстуры казались – как и те, что встретили их в столовой, – ценными. Несколько как будто были портретами, предположительно предков профессора, хотя никакого прямого сходства различить было невозможно.

Одна была особенно интересной и как будто имела прямое отношение к искусству или науке антропологии. На ней джентльмену в костюме восемнадцатого столетия прислуживал негр в тюрбане. Мужчина держал в руках череп и задумчиво взирал на него. На мрачном, нечетком фоне сидели, прислонясь к покосившейся колонне, две или три неясные фигуры – людей или, может, обезьян.

– Какая восхитительно романтическая картина! – воскликнула Ванесса, принимая перед ней не менее романтичную позу. – Так и хочется в ней оказаться!

– Сомневаюсь, дорогая, что вам и впрямь это понравилось бы, – добродушно изрек профессор Мейнуоринг. – Изображенный на картине Роберт Уайверн Мейнуоринг был подвержен приступам глубокой меланхолии, – как вы помните, в конце восемнадцатого века это был модный культ, – и, боюсь, в общении был не самым приятным человеком. Кто сейчас читает великих поэтов того времени, Уортона, Блейра и Янга? – внезапно выстрелил он.

– Боюсь, у нас нет времени читать стихи, – с толикой вызова ответил Дигби.

– Какая жалость, но, полагаю, таковы времена. Вижу, вы рассматриваете мои книги, – добавил профессор, обращаясь к Марку.

– Труды по антропологии, наверное, у вас в кабинете?

– Труды по антропологии? – хмыкнул профессор. – В этом доме вы таких не найдете. Я все передал в дар Исследовательскому центру Форсайта.

– Но ведь… – Дигби был слишком шокирован, чтобы закончить фразу.

– Я уже стар, а потому могу без них обойтись. Это не то чтение, которое сопроводит меня до могилы.

– Но что же вы читаете? – спросил Марк.

– Есть и другие книги. Я все чаще обращаюсь к Шекспиру и Библии – классические кандидаты в спутники на необитаемый остров. Их читать не перечитать. А в настоящий момент я с головой ушел в «Athenae Oxoniesis»[19]Энтони Вуда. Знаете такую?

– Ну, эта книга не для молодежи, – быстро вставила мисс Кловис. – Одержимость Вуда мыслями о бренности бытия – совсем не в их духе, да от них такого и не ждут.

– А бодрость духа они чаем поддерживают, да? – хмыкнул профессор, бросая на нее плутоватый взгляд.

– Конечно, мы иногда читаем Шекспира и Библию, – сказал Дигби, чувствуя, что они производят впечатление узколобых, и стремясь его развеять. – Вот только так трудно втиснуть побольше культурных книг, которые хочется прочесть.

– И мисс Катбуш довольно много читает Маркса, – язвительно вставила Ванесса.

– Ну, как насчет музыки? – спросил профессор, подходя к музыкальному инструменту. – Как говорится, она обладает чарами успокаивать мятежный дух, что представляется весьма уместным. Возможно, кому-нибудь захочется под музыку складывать пазл. Вон тут у нас есть один с картинкой Гранд-канала в Венеции. «Четыреста кусочков, полностью совмещаемых», – прочел он на коробке. – Это займет вам головы и руки, пока вы слушаете музыку.

– Как мило… Мы в этом году ездили на каникулы в Венецию, – сказала Ванесса.

– Тем проще окажется для вас пазл. Путешествия, как известно, весьма способствуют образованию.

– Вы играете на рояле, профессор? – спросил Дигби.

– Да нет, пожалуй, но питаю иллюзию, что умею. Видите ли, это механическая пианола. – Достав с полки рулоны перфорированной ленты, он сверился с названиями. – Что бы подошло для нашего вечера? Что скажете, мисс Кловис?

– О, мне совершенно безразлично. Вы же знаете, что я одного композитора от другого не отличу.

Молодые люди расселись вокруг стола с пазлом. Дигби, что характерно, взял пригоршню кусочков неба и попытался их сложить, оставив более интересные участки с гондолами, водой и зданиями Марку и девушкам.

Профессор Мейнуоринг принялся бодро нажимать на педали. Зазвучала мелодия из эдвардианского комедийного мюзикла, несомненно, любимая с юности. Орудуя педалями и клавишами, профессор мурлыкал себе под нос, а иногда даже выводил какой-нибудь отрывок несильным, но недурным тенором. Мелодия следовала за мелодией, но все были в одном ключе: «Две девушки в голубом», «Не покину мою деревянную хижину», «Оптимист и пессимист» и прочие в том же духе.

– А ведь возникает живенькая картинка зеленой юности Феликса, – пробормотал Марк. – Так и вижу, как он обретается у заднего выхода мюзик-холла. «Гейэти» или «Дейлис», например.

– Неудивительно, что он в те времена мало что публиковал, – сказал Дигби.

– Как он, наверное, был красив в смокинге, – вздохнула Ванесса.

– Надо же, каким противоречивым может быть у человека характер, – заметила Примроуз. – Подумать только, вести такую жизнь, а потом уехать в Африку изучать племя. Интересно, что его на это толкнуло?

– Наверное, несчастная любовь, – задумчиво протянула Ванесса.