Передо мной был заголовок, но в первый момент я не понял, о чем он, что сообщает убористая фраза:

УБИЙСТВА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ СТЕНЕ.

ЧТО ЭТО, РЕВНОСТЬ ДВУХ БРАТЬЕВ К НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНЕЙ?

– Посмотри на фотографии, Кракен. На этот раз никаких сомнений, это не спекуляция. Газета приводит графические доказательства. Убитая пятнадцатилетняя девушка состояла в романтических отношениях как с Тасио, так и с Игнасио. А они соврали: оба утверждали, что с ней незнакомы. Игнасио врал нам в лицо, что ничего не помнит о деле с отчетом по девушке. Как это он не помнит?

– Погоди, погоди… – Я жестом попросил ее остановиться. – Слишком много всего, Эстибалис. Дай мне минутку.

– Ладно. Посмотри фотки, полюбуйся на этих ангелочков двадцати пяти лет, которые пользовались пятнадцатилетней девочкой.

Я открыл ссылку на цифровое издание газеты. Сомнений не было, это не монтаж. Игнасио Ортис де Сарате в полицейской форме мурлычет с Лидией Гарсиа де Викунья под деревом на бульваре Сенда: свежеиспеченная парочка, урвавшая минутку нежности. На другой фотографии фигурировал Тасио, который под вечер входит в подъезд дома номер один на пустынной улице Дато, обнимая за талию все ту же Лидию и премило с ней любезничая.

Витория,

июль 1970-го

Бланка впервые села за руль. Ветхий «Ситроен Акула», принадлежавший Альваро, не внушал ей такого трепета, как огромная зеленая «Изота Фраскини» ее мужа. К тому же Хавьер никогда не позволил бы женщине сесть за руль. Улисес, его верный секретарь – кривоногий тип с одним плечом выше другого из-за того, как он утверждал, что ему удалили почку после неудачной драки, – выполнял обязанности шофера, когда это требовалось. Бланке этот человек напоминал грача, существо зловещее и недоброе: он всегда отвечал односложно, и слова его звучали подобно карканью. Он же присматривал за Бланкой, проводившей время с новыми подругами, как будто она девочка и потеряется, оставшись одна посреди города.

С Альваро все было иначе. С тех пор, как во врачебном кабинете начались их близкие отношения, им приходилось видеться за пределами Витории. Они совершали вылазки на автомобиле Альваро на Монте-де-ла-Тортилья – небольшой скалистый мыс всего в километре от южного выезда из города, откуда в ясные дни можно было увидеть вершины Алавского плоскогорья.

Подобно многим молодым парам, не имевшим собственного жилья, они отправлялись в машине в пустынное место, завешивали окошки полотенцами и занимались любовью на кожаных сиденьях. Затем, обнаженные, блестящие от пота, слушали по «Радио Витории» передачу «Клуб Друзей», в завершении которой кто-нибудь из радиослушателей непременно просил поставить Let It Be «Битлз», которые к тому времени вот-вот собирались распасться, или «Полет кондора», андскую мелодию в исполнении дуэта с непроизносимым названием.

– Так не может продолжаться, – сказала Бланка. Лежа на заднем сиденье, она смотрела в потолок машины.

– Почему не может? Это лучшее, что случалось в моей жизни. А для тебя разве нет? – Альваро натягивал белые трусы на переднем пассажирском сиденье.

– Да. Конечно, да. Ты же знаешь. Вот я и говорю: мы не можем продолжать встречаться в машине посреди гор. Однажды кто-нибудь нас застукает и разразится общественный скандал. Мы не можем такого себе позволить.

– И что ты предлагаешь?

– Я говорила тебе, что неделю назад умерла моя тетя? Мы не были очень близки, но я ее единственная племянница, и она оставила мне в наследство одну из своих квартир. Она обставлена, хотя на мой вкус немного старомодно. Я сказала Хавьеру, что хочу новую мебель, чтобы обновить гостиную и приглашать подруг на вечерники, когда нам наскучит городской центр. Ему идея понравилась. Запереть меня в очередных четырех стенах и не показывать публике, пока сам он на работе, очень в его духе.

– Так значит, ты сможешь пользоваться этой квартирой? – спросил Альваро.

– Да. Единственная проблема – ее расположение. Это дом номер два по улице Генерала Алава, модернистское здание, одной стороной выходящее на улицу Сан-Антонио. Самый центр, Альваро. Все будут видеть, как мы заходим в подъезд. Сейчас у меня есть предлог – ремонт, а ты всегда можешь сказать, что у тебя пациент в этом районе. Мы не должны выходить или входить в подъезд одновременно, надо ждать как минимум полчаса. Ты всегда должен брать с собой врачебный саквояж, притворяться, что на вызове. Если я звоню тебе в клинику, то делаю четыре прозвона и вешаю трубку: это означает, что я в этот день могу с тобой встретиться и жду тебя в квартире.

– Четыре прозвона, – повторил Альваро.

Идея пришлась ему по душе.

– Четыре прозвона, – кивнула Бланка. – Мы очень рискуем, Альваро. Если Хавьер узнает… представить не могу, на что он способен. Ты хочешь… ты считаешь, мы должны рисковать снова и снова?

Альваро пересел на заднее сиденье, уже в трусах и носках. Был жаркий июльский день, волосы у него взмокли: внутри машины стояло настоящее пекло.

– Ты же знаешь, я не могу рассуждать рационально, когда ты рядом, Бланка. Я был обычным человеком с обычной жизнью, да и сейчас мало что изменилось. Если ты готова продолжать, я тоже готов. У нас еще будет время грустить о последствиях, – сказал Альваро, вновь снимая с себя одежду и пристраиваясь между ног Бланки.

Он развернулся всем телом, и она принялась целовать его эрегированный член, а губы Альваро затерялись в светлых волосках ее лобка.

Нам надо поговорить. Выслушав меня, ты ничем не заразишься, поверь, #Кракен.

2 августа, вторник

Кто-то предупредил Тасио, кто-то внутри тюрьмы сообщил ему свежую новость, и когда мы встретились в зале номер три, он выглядел просто ужасно. Метался из угла в угол, не обращая внимания на стул. Так крепко сжимал зубы, что мне показалось: его череп вот-вот разлетится на тысячу кусков. Потребовалось время, чтобы Тасио заметил мое присутствие. Я терпеливо дожидался, когда он успокоится и сядет.

– Теперь я точно не смогу вернуться в Виторию, даже если докажу, что я не убийца. Для них я чертов растлитель малолетних: этого мне никогда не простят, – сказал он, сжимая рукой трубку и неподвижно глядя на ногти.

– Об этом следовало позаботиться раньше. Ты был известным человеком двадцати пяти лет, а ей было пятнадцать. Ты правда думал, что тебе это сойдет с рук?

– Ты не понимаешь. Она была особенной, она была взрослее своих лет. Нам оставалось ждать два года семь месяцев, чтобы обнародовать нашу связь. Меня бы простили. Как только Лидии исполнилось бы восемнадцать, мне простили бы эту разницу в возрасте.

– Разумеется, – ответил я. – Как простили отца твоего прапрадедушки, дважды женившегося на собственных племянницах. Разве это не то же самое? Ты можешь делать все, что захочешь, по праву рождения, то есть из-за того, что родился в той семье, в которой родился?