В таком же комичном ракурсе она и проходила далее. Галифакс как бывший вице-король Индии жаловался на Ганди, Гитлер без тени усмешки советовал показательно расстрелять того, а заодно и нескольких членов ИНК. Фюрер жаловался на демократические страны, так как их парламенты и пресса могут сделать невозможными любые усилия по достижению понимания между ними и Рейхом. Галифакс в ответ на это сказал, что зря тогда тащился в такую даль, так как менять политический строй Британская империя точно не намерена. Он также спрашивал Гитлера о Лиге Наций и возможности возвращения в нее Германии, на что фюрер парировал тем, что Соединенные Штаты не являются участником Лиги, но их так усердно не терзают вопросами, когда они в Лигу вступят. Отбросив этот предварительный обмен любезностями, два фронтовика, воевавшие друг против друга двадцать лет назад, все-таки смогли прийти к кое-какому результату.

Как записывал сам Галифакс: «Хотя в нацистской системе было многое, что шло вразрез с британским мнением (отношение к церкви; возможно, в меньшей степени, обращение с евреями; с профсоюзами), я не был слеп в отношении того, что Гитлер сделал для Германии. А также к его успехам с точки зрения искоренения коммунизма в его стране и блокированию коммунистического прохода на запад. И если рассматривать Англию в целом, теперь в стране было намного больше понимания всей его работы над этой линией, чем некоторое время назад. Если мы могли добиться успеха в развитии понимания, мы должны, несомненно, быть связаны переговорами, которые также могли бы быть и с теми, с кем у нас были особые отношения, – Италией и Францией. И если мы вчетвером могли бы когда-либо договориться между собой, мы положили бы очень прочное начало новому миру»366. Общими итоговыми тезисами было то, что Германии от Британской империи нужны колонии, разговор о которых мог быть отложен на долгосрочную перспективу, но должен в итоге все равно состояться.

В краткосрочной перспективе Гитлер не видел невозможного для создания «соглашения четырех» (Германия, Италия, Франция и Британия), но в первую очередь его интересовал отказ от «Версальского менталитета» (во всех значениях, в том числе и в территориальном пересмотре) и признание Германии великой державой. Галифакс заявил, что все изменения в Европе должны быть осуществлены «только в ходе мирной эволюции», но, возможно, что Гитлер по-своему трактовал это определение.

Всю встречу Галифакса не покидало ощущение, сложившееся не только из-за разницы языков и общения через переводчика герра Шмидта, что он говорит с человеком совершенно другой формации. Равно как несколько лет назад он беседовал с Ганди как «с человеком с другой планеты», так теперь он разговаривал и с Гитлером. «Это было не только различие между тоталитарным и демократическим государством. Он произвел на меня впечатление, что, пока он достигал власти упорной борьбой в современных реалиях, британское правительство все еще жило в собственном удобном мирке странных, респектабельных иллюзий. Оно потеряло связь с реальностью и цеплялось за шибболеты – “коллективная безопасность”, “общее урегулирование”, “разоружение”, “пакты о ненападении”, которые не предлагали практической перспективы разрешения трудностей Европы»367.

На следующий день он гостил в Каринхалле, где в атмосфере роскоши довольно быстро нашел общий язык с Герингом. Тот ему показался «большим ребенком» и «современным Робин Гудом» в одном лице. Из всей верхушки Третьего рейха именно Геринг симпатизировал идее налаживания англо-германских отношений более остальных, к тому же был не чужд аристократическим замашкам, в отличие от Гитлера, которому лакеи и прочие изыски были откровенно несимпатичны.

Еще через день Галифакс завтракал с доктором Геббельсом: «Я ожидал, что он мне сильно не понравится, но стыжусь сказать, что это было не так»368. Они говорили о прессе, в частности Геббельс указывал на образцовое поведение германских СМИ в дни отречения короля Эдуарда VIII, в то время как британская пресса не оставляет «бесстыдную моду» нападать на фюрера. Галифакс заявил, что фюрер – фигура спорная, а Эдуард VIII – конституционный монарх. Так или иначе, действительно, британская пресса остро ранила Гитлера, но все попытки немцев донести это до сознания англичан оканчивались неудачей. Парадоксально, что два, мягко говоря, недолюбливавших друг друга и практически никогда не сходившихся во мнении человека – посол Гендерсон и Иоахим фон Риббентроп впоследствии именно британскую прессу винили в ухудшении отношений между их странами369.

После пятидневного визита, 22 ноября Галифакс возвращался домой, в родной Форин Оффис, где его ждали Иден и Чемберлен. О поездке утомленный Галифакс рассказал скомканно, упомянув как заглавную историю случай с Гитлером-лакеем. Фактически все данные о встрече были получены от рейхсминистерства иностранных дел через Шмидта, который любезно снабдил их комментариями переводчика. И эти данные очень не понравились Энтони Идену. Он давно считал, что его пытаются ущемлять в Форин Оффисе, а этот визит, несмотря на то, что он сам его согласовывал, теперь рассматривал как попытку ослабить его влияние. Особенно его не устраивало то, «что Галифакс более уверенно не предостерег Гитлера от силового вмешательства в Центральную Европу. “Изменения в ходе мирной эволюции” значили одно для Галифакса и, вероятно, что-то принципиально другое для фюрера. Гитлер был способен расценить это как предоставление ему свободы увеличить подрывную нацистскую деятельность в Австрии или воззвать к обидам судетских немцев»370. В целом Иден расценивал визит как «бесцельный, и поэтому опасный»371.

В конце 1937 г. лорд Галифакс снова оставался за старшего в министерстве иностранных дел и проводил время с Чемберленом, вместо отпуска обдумывая возможные переговоры с Италией. Иден отправился на Ривьеру, где проводил время с Уинстоном Черчиллем и Дэвидом Ллойд Джорджем372. За несколько дней во Франции Ллойд Джордж и Черчилль так обработали молодого министра, что тот не желал ничего слышать о сближении с Италией и Германией, а основное направление британской внешней политики видел в сближении с США. Галифакс, во всяком случае по впечатлению премьер-министра, был согласен с Чемберленом насчет ситуации в Италии: «Переговоры должны начаться, и, когда это произойдет, вопрос пропаганды (основной для Идена. – . М. Д.) будет решен сам собой»373.

Зная, что министр иностранных дел, несмотря на все прямые просьбы премьера сделать какие-то шаги в этом направлении, вряд ли сдвинется с места, Чемберлен придумал следующий ход. Вдова его старшего брата Остина, Айви, была в прекрасных личных отношениях с Муссолини еще со времен Локарно. Она подолгу проживала в Италии и знала всю фашистскую верхушку, более того, пользовалась ее расположением. Именно ее Чемберлен и решил отправить в Рим, чтобы сигнализировать о своей личной лояльности дуче. Он очень спешил наладить отношения с Италией, так как чувствовал, что вскоре будет поздно. Леди Айви была проинструктирована Чемберленом и прибыла в Рим, где виделась с Муссолини и его окружением. Наблюдения ее были следующими: немцы очень непопулярны; Чиано пытается заблокировать каждый канал доступа информации к дуче, кроме его собственного; итальянцы упрямо полагают, что британская неприязнь к их пропаганде – простой предлог для откладывания переговоров; Гитлер должен посетить Рим в мае, поэтому было бы мудро успеть договориться с Муссолини перед его визитом. Все это полностью оправдывало впечатления самого премьер-министра о текущей ситуации. Но здесь в ход событий будто по заказу Черчилля и Ллойд Джорджа вмешался президент США Франклин Делано Рузвельт.