не увидела Элвиса; вокруг музыкального автомата стояла группка людей. Но затем она заметила его — он стоял, облокотившись на бильярдный стол, прицеливаясь; он был в темных брюках, белой рубашке и темной капитанской фуражке. Какое — то мгновение она так и стояла, пока он, наконец, не увидел ее. «А вот и она! — вскрикнул он, бросив кий. — Присцилла приехала!»

Не так она представляла себе их встречу — при свечах, наедине, с робкими движениями и нежными взглядами. Он поцеловал ее перед всеми, пробормотал, что очень сильно скучал по ней, и стал знакомить ее со всеми парнями в комнате и их девушками. Она пыталась уклониться от внимания, которое было на нее направлено; он сказал ей, что она великолепно выглядит, и она спросила себя, неужели это правда, — и она впервые спросила себя, не совершила ли она большую ошибку. Она спрашивала себя, кто этот уверенный в себе, темноволосый двадцатисемилетний мужчина, которого она знала как неуверенного, пугливого, светловолосого мальчика, да и как вообще возможно то, что она интересует его.

Остаток вечера прошел как в тумане. Он продолжил играть в бильярд, время от времени возвращаясь к ней, чтобы ее поцеловать, словно для того, чтобы увериться, что она действительно тут, однако продолжая играть роль звезды, обращаясь с ней как с полученным трофеем, назначение которого — быть небрежно выставляемым напоказ. Он чувствовал себя не более раскованно, чем она сама, поняла она, но он не желал признавать это и маскировал свой страх бахвальством, которое она поначалу не сумела раскусить. «Это было шоком для меня, он не был тем, кому я просто могла сказать: «Боже, я чувствую себя такой беззащитной, оттого что вокруг незнакомые люди, оттого что все старше меня, а я единственная девушка, кому шестнадцать лет». Я не чувствовала, что могу признаться ему, довериться в своих чувствах; он воздвиг вокруг себя стену, не от меня, а от всех. Мне кажется, он ощущал потребность прятаться в другого человека, который излучал уверенность в себе, мне кажется, что из — за парней он должен был показывать, что он не собирается позволять женщине управлять им или принимать решения за него, что он сам себе хозяин».

Только когда они оказались за закрытыми дверями, она увидела нежного, испуганного, ранимого мальчика, которого знала. Барьеры были разрушены, как тогда в Германии, он раскрывал себя перед ней, позволяя ей постепенно успокоить ее собственные страхи. В его спальне, уже далеко за полночь, они не переставая целовались, пока она не дала ему понять, что не хочет останавливаться на поцелуях. «Подожди минутку, — упрашивал Элвис, — это может далеко зайти».

«Что — то не так?» — Я боялась, что не доставляю ему удовольствия. Он мотнул головой, поцеловал меня, затем нежно положил мою руку к себе. Я сама могла ощутить, как сильно он меня хочет…

«Элвис, я хочу тебя».

Он приложил пальцы к моим губам и прошептал: «Не сейчас, не сейчас. У нас все впереди. Это произойдет, но в нужное время и в нужном месте, и когда придет время, я буду знать это».

Я была сбита с толку, но не собиралась препираться. Он дал понять, что именно этого он хочет. Он выразил это так романтично и необычно, что это казалось заслуживающим ожидания…

Под утро он попросил Джо отвезти ее к Баррисам, с тем чтобы сдержать обещание, данное ее отцу.

На следующий день он был как ребенок, с упоением показывал все вокруг — дома звезд, съемочные павильоны, места, в которых он бывал, места, которые он знал. «Мы несколько часов ездили на машине везде и всюду, он был так счастлив, что видит меня, и это закружило и меня. Потому что я не могла понять: здесь он занимался тем, что любил, мог быть с кем угодно по своему желанию — и тем не менее проявлял такой энтузиазм и такой детский восторг вокруг меня, пытаясь показать мне Голливуд». Позже в тот день ему пришла идея поехать в Лас — Вегас. У них был автофургон, да и в любом случае было недалеко ехать, а Алан мог бы повозить ее по магазинам — купить что — нибудь из одежды, — если бы она подписала сразу несколько открыток, перед тем как уехать, Джимми мог бы отправлять их ее родителям по одной каждый день с соответствующим лос — анджелесским штемпелем. Парни провели остаток дня в сборах, и около полуночи они загрузились: Элвис вел машину, Присцилла сидела рядом с ним, и тут же сидел Джин, лопотавший на языке, который мог понять только его двоюродный брат. Джин то и дело пытался напугать Элвиса, а затем улепетывал в салон под защиту остальных парней. От их громкого гогота Присцилле казалось, что она всегда будет чужой среди них.

Они прибыли в «Сахару» в 7 часов утра. И после того, как в номере все было сделано, как любил Элвис, — его стереосистема от RCA собрана, светильники полупотушены, а все телевизиоры включены на минимум звука, чтобы возникала иллюзия постоянного приглушенного разговора, — они легли спать. Некоторое время Элвис смотрел на нее не отрываясь, пока не начало действовать снотворное. «Тебе верится в это, малыш? — произнес он. — После стольких лет ты тут со мной. Кто бы мог подумать, что нам удастся это сделать?» Вскоре его голос стал звучать невнятно, когда он сказал: «Давай пока даже не будем думать о твоем возвращении. Будем думать об этом, когда придет время».

Две следующие недели Элвис показывал ей город. Ей было столь же трудно привыкнуть поначалу к поставленному с ног на голову режиму дня, как и к жизни среди знаменитостей, но постепенно она приспособилась и к тому, и к другому. Она вместе со всеми принимала амфетамины, чтобы просыпаться после полудня, и снотворное, чтобы засыпать под утро. Она, по ее собственным словам, «адаптировалась»; стимуляторы, чувствовала она, позволяли ей быть более уверенной, у неё был совершенно новый гардероб и совершенно новый модный имидж с обилием косметики на лице и пышным пучком волос на голове — труднее же всего было привыкнуть к Элеису, к его настроениям, к его окружению.

«Казалось, что он решил повезти меня в Лас — Вегас, разодеть меня и показать всем, всем меня представить, потому что он столько времени говорил обо мне. Я была ребенком, и мне было ужасно трудно понять это. Я начала смотреть на себя: «Что такого во мне?» Я не очень — то понимала: «Что же такого