— Здесь написано, что вы вступили в педпрофсоюз в 1997 году и занимались активной деятельностью вплоть до декабря 1999 года, когда оставили должность преподавателя…

Тут поднялся прокурор:

— Ваша честь, я протестую! Защита сейчас пытается вменить в вину прошлое свидетеля, которое не имеет никакого отношения к нынешнему делу.

Адвокат Хван, в очередной раз окинув колючим взглядом Кан Инхо, повернулся к судье:

— Это не так. Этот человек — важный свидетель, который более всех был посвящен в происходящее за стенами интерната «Чаэ». Он также выступил главным инициатором этого процесса, обвинив трех человек в тяжких деяниях. И я считаю весьма важным убедиться в честности и порядочности этого свидетеля, потому как особенность подобных дел заключается в отсутствии очевидцев на месте преступления. Однако в данную минуту свидетель отрицает наличие своего имени в документах, где оно написано черным по белому. Я предоставляю поименный список членов педпрофсоюза тех лет.

Судья, получивший из рук адвоката список, после некоторой заминки произнес:

— Согласен. Свидетель, хотя на тот момент деятельность этой организации считалась незаконной, насколько мне известно, сейчас этому не придают большого значения, поэтому, если честно, мне непонятно ваше желание отрицать членство в этом союзе. Ваше имя — Кан Инхо — значится в списке. И дата вступления действительно март 1997 года.

Лицо Кан Инхо побелело. В зале поднялся шум. Он поднапряг память, вороша события давних дней. Но сколько бы ни ломал голову, не мог припомнить, что вступал в эту организацию, не говоря уж об активном участии. Сказать по правде, в то время его не шибко интересовали профсоюзы. В 1997 году он устроился преподавателем и зимой того же года, не успев даже довести семестр до конца, ушел в армию.

— Прошу прощения, но я в самом деле не помню. Тогда я совсем недолго работал учителем, так как пришлось пойти в армию…

Судья с недоверием посмотрел ему прямо в глаза. На лице адвоката Хвана промелькнула едва заметная ухмылка.

— Далее. В 1997 году, будучи преподавателем старшей женской школы искусств сеульского округа Сондонгу, свидетель применил сексуальное насилие к своей ученице мисс Чан Мёнхи, в результате чего она покончила жизнь самоубийством, не так ли?

Если до этого у него было ощущение, что ему ни с того ни с сего надавали пощечин, то сейчас его будто грохнули по затылку молотком. У судьи на лице было написано: ну и ну, чем дальше в лес, тем больше дров. Прокурор собрался вновь подняться с места, но судья проговорил:

— У нас нет намерения ковыряться в прошлом свидетеля, однако, учитывая характер дела, нравственный аспект является важным показателем, так что, адвокат можете продолжать!

Зал притих. Создалось впечатление, будто здесь не суд над близнецами Ли и Пак Бохёном, а разбор обстоятельств прошлого Кан Инхо.

— Я не совершал сексуального насилия, а о самоубийстве узнал уже после возвращения из армии.

— Хорошо, свидетель! Вы сказали, что не совершали сексуального насилия. Однако вы имели с Чан Мёнхи сексуальную связь на момент, когда она являлась несовершеннолетней. И в прошлом была вашей ученицей. Неужели все происходило по доброй воле? Это и есть ваши моральные принципы?

Зал суда поглотила тишина. Стоя за кафедрой свидетелем, на метр возвышаясь над залом, Кан Инхо осязал эту тишину. В голове всплыла строчка из письма Ёнду про полное безмолвие, будто ты оказался под водой. Он и впрямь погрузился в глубины.

— Я не знал, что она была несовершеннолетней. На тот момент она уже выпустилась из старшей женской школы, да и разница в возрасте у нас была небольшая; кроме того, в обществе считается нормальным, если по окончании старшей женской школы…

По вискам Кан Инхо стекали капельки пота. Загадочно улыбнувшись, адвокат Хван повернулся к судье:

— В качестве вещественного доказательства я предоставляю суду предсмертную записку мисс Чан Мёнхи, переданную мне родителями покойной. Увидев спецрепортаж о событиях в интернате «Чаэ», они поняли, что человек, привлекший к суду руководство интерната, и есть тот самый Кан Инхо, который десять лет назад довел до самоубийства их дочь. Они сообщили, что в свое время хотели привлечь его к суду, однако доказательств его причастности к самоубийству не было, поэтому делу не дали ход. Ваша честь! Этот человек три года состоял в педпрофсоюзе, но сейчас открещивается от этого факта; кроме того, под вывеской проведения в жизнь «истинного образования» участвовал в деятельности нелегальной организации; он же в бытность преподавателем старшей женской школы применил сексуальное насилие к своей воспитаннице, тем самым доведя ее до самоубийства! Имеет ли право этот человек бросаться обвинениями в адрес уважаемых людей, род которых на протяжении двух поколений жертвовал всем ради бескорыстного служения инвалидам?! Можем ли верить свидетельству того, кто так нагло отрицает собственную противозаконную деятельность, и лишь на основе его заявления облить позором этих почетных граждан, их семьи и интернат «Чаэ» с его пятидесятилетней историей? У меня все.

Кан Инхо буквально примерз к своему месту. В опустошенной голове потихоньку стала приоткрываться завеса, всплывали смутные воспоминания. Кажется, он понял, в чем состояла его так называемая деятельность в педпрофсоюзе. После окончания университета по недоразумению военного ведомства он почти на год оказался в подвешенном состоянии. Узнав, что до армии ему еще далеко, старший товарищ по университету предложил временно поработать в частной школе, где и сам состоял на службе. Для Кан Инхо на тот момент это была большая удача. Однажды тот же приятель посоветовал ему вступить в педпрофсоюз. Как и заметил судья, в те годы он действовал нелегально, однако было ясно, что узаконивание не за горами. Кан Инхо не был очень уж идейным, чтобы пылко поддержать предложение, однако особого повода для отказа тоже не видел. Поэтому поставил свою подпись на документax.

В конце концов, ему было двадцать четыре года — зеленый юнец, молоко на губах не обсохло. Какие проблемы детского образования? В день зарплаты он зазывал приятелей, и они закатывали пирушки в барах, заказывая дорогую заморскую выпивку. А потом частенько шли в ночной клуб, где он заводил интрижки на одну ночь с совершенно незнакомыми девушками. Наутро после попойки он приходил на урок, распространял запах перегара, и его взрослые ученицы морщились и зажимали носы, ворча: «Ай! учитель! От вас алкоголем пахнет!» Но они только делали вид, что им противно, на самом деле выказывая интерес и симпатию к молодому неженатому преподавателю. Их заливистый смех… В то время он ничего не откладывал и даже не обзавелся личным транспортом. Он не чувствовал себя преподавателем, скорее, высокооплачиваемым репетитором. А спустя год ушел в армию. Позднее он узнал, что в школе его уход оформили как отпуск без содержания — на случай, если после демобилизации он решит восстановиться в должности. И это тоже стало для него удачей.

Однако в школу он не вернулся. Университетский приятель открыл фирму по импорту одежды и позвал его к себе помощником. Этот опыт впоследствии позволил ему начать собственный маленький одежный бизнес. Но его имя по-прежнему числилось в списках преподавателей, и действительно выходило, что все эти три года он состоял в педпрофсоюзе. В реальности к нему это не имело никакого отношения и существовало лишь на бумаге.