обзавестись языком, но и почему предпосылки для развития речи не возникли ни у одного из других видов животных или не получили у них эволюционного продолжения. Особенно четко это сформулировал лингвист из Эдинбурга Джеймс Херфорд: «Относительно любой совокупности условий, объявляемых необходимыми по отдельности и достаточными в целом для объяснения эволюции языка, требуется доказать, что это сочетание условий действует (действовало) только у человека и больше ни у каких других видов»{777}. С точки зрения Самадо и Сатмари, одного этого критерия уже достаточно, чтобы отбраковать большинство предлагаемых версий происхождения языка{778}. Львиная доля гипотетических контекстов для его развития (выбор партнера, связи в паре, коммуникация родителей и потомства и т. п.) существует и у других животных, однако ни у одного вида, кроме человека, не сформировалось системы, хотя бы отдаленно напоминающей языковую.

В-седьмых, теория обязана объяснить, почему коммуникация должна осваиваться посредством научения. Если вынести за скобки роль, которую играют в освоении языка эволюционно развившиеся структуры, можно утверждать, что человек обретает речь путем научения, причем социального. Более того, человеческие языки меняются намного быстрее, чем коммуникационные системы у других видов, и не за счет смены частоты генов, а на совершенно ином уровне, культурном или лингвистическом{779}. Чарльз Дарвин в «Происхождении человека» первым отметил, что языки развиваются за счет выживания или сохранения определенных слов, выказавших во время борьбы за существование свои преимущества, совсем как происходит при естественном отборе. Учитывая, что у остальных приматов коммуникация в основном научения не требует{780} и меняется практически теми же темпами, что и остальные полученные в ходе биологического эволюционного развития признаки, возникает вопрос: для чего же понадобился язык, который должен был, с одной стороны, осваиваться путем социального научения, а с другой – быстро меняться?

Некоторую ясность помогает внести математика{781}. Теоретический анализ показывает, что культурной передаче отдается предпочтение в изменчивой и варьирующейся среде. В медленно меняющихся, относительно постоянных условиях популяция вырабатывает приемлемое поведение за счет естественного отбора, и в научении нет почти никакого смысла. Тогда как при другой крайности, то есть в стремительно преобразующихся или сильно варьирующих контекстах, оправдывает себя несоциальное научение – в том случае, когда среда сохраняет хотя бы какое-то подобие предсказуемости (однако, согласно одной из теорий, в меняющейся среде социальное научение тоже бывает оправданным{782}). Как правило, социальное научение предпочтительно при средних (доходящих до быстрых) темпах перемен, поскольку тогда особи получают релевантную информацию без издержек несоциального научения, но при этом с большей гибкостью, чем при формировании поведения иными путями, кроме научения. В этом диапазоне изменчивости среды вертикальная передача информации (получение знаний и навыков от родителей), предположительно, позволяет адаптироваться к более медленным темпам перемен, чем горизонтальная (социальное научение между не состоящими в родстве особями одного поколения), а диагональная передача (при которой молодняк учится у не родных ему взрослых) занимает промежуточное положение.

Практический вывод из этих результатов таков: коль скоро звуковые сигналы у человекообразных обезьян в основном не требуют научения, их контекст, составляющий предмет коммуникации, должен быть относительно стабильным. У человека же, напротив, поскольку коммуникация требует социального научения, предметы общения должны меняться значительно быстрее – в темпе, за которым эволюционно развивающиеся формы коммуникации просто не угонятся. И тогда следующий вопрос: о чем же, меняющемся настолько быстро, что за ним не поспевала биологическая эволюция, необходимо было разговаривать нашим предкам? И более того, почему этот динамичный фактор среды не повлиял на коммуникацию у других видов?

Насколько мне известно, ни одна из признанных гипотез эволюции языка не соответствует всем семи критериям. Это хорошо, поскольку означает, что в совокупности перечисленные условия образуют достаточно надежный фильтр, преодолеть который сумеет лишь достоверный селективный сценарий. Тем не менее я полагаю, что кандидат на звание правильного объяснения – концепции, способной преодолеть этот фильтр, – у нас существует{783}. Это объяснение естественным образом вытекает из полученных данных и теоретических выводов, представленных в предшествующих главах, и сейчас я его изложу.

Итак, экспериментальные исследования показали, что подражание широко распространено в дикой природе, однако к использованию информации, получаемой от других, животные подходят стратегически. Проведенный нами турнир стратегий социального научения объясняет этот стратегический подход, демонстрируя, что подражание дает преимущество при отборе в том случае, когда отличается точностью и эффективностью. Таким образом, как можно предположить, при естественном отборе предпочтение отдавалось более эффективным и высокоточным формам социального научения, что вполне могло отразиться на эволюции мозга. Предположение подтверждают сравнительные данные по разным видам приматов, а также тесные связи между социальным научением, новаторством и размерами мозга у приматов. Важны в этом отношении и сопряженность социального научения с несколькими признаками, указывающими, опять же предположительно, на наличие умственных способностей, и результаты прохождения лабораторных тестов на когнитивную деятельность. Все эти данные говорят о том, что культурный драйв, видимо, действовал не во всех ветвях приматов. Это, в свою очередь, заставляет задуматься: почему только у человека культура все более усложнялась в ходе развития? Теоретические исследования отвечают на данный вопрос, показывая, что для кумулятивной культуры необходима высокоточная передача информации, но тут же ставят дополнительный: как же наши предки добивались такой высокоточной передачи? Очевидный ответ – за счет обучения, под которым я подразумеваю не только очевидное наставничество, но и массу менее явных процессов, в числе которых использование зрительного контакта и совместного внимания (способности фокусировать восприятие ученика на том же объекте, который рассматривает другой человек); высказывания, призванные подсказать ученику, что именно стоит заметить и отметить либо к чему относится тот или иной символ. Характеризуемое таким образом обучение редко встречается в дикой природе, зато оно универсально для человеческого общества. Как показывает математический анализ, критерии, которым должны соответствовать условия для развития обучения, довольно строгие, однако кумулятивной культуре удается их смягчить. Это значит, что обучение и кумулятивная культура эволюционировали у наших предков совместно, и такой феномен впервые за всю историю существования жизни на нашей планете привел к появлению вида, в котором сородичи обучают друг друга в широком диапазоне контекстов.

Наличие кумулятивной культуры не единственный из выявленных факторов, повышающих вероятность эволюционного развития обучения. Она возрастает и в том случае, когда издержки обучения невелики сами по себе или ничтожны по сравнению с затратами на жизнеобеспечение; когда обучение характеризуется высокой точностью и эффективностью передачи; когда, наконец, ученик и наставник состоят в довольно близком родстве. Учитывая, что обучением занимаются животные, предпочтение при отборе должны получать адаптации, снижающие издержки наставничества без ущерба для эффективности или повышающие эффективность без увеличения затрат. Если появится признак, одновременно повышающий эффективность обучения и снижающий издержки, можно прогнозировать, что он станет предметом интенсивного положительного отбора, но лишь в популяции учителей. Чем больше обучающих контекстов, в которых найдет применение этот признак, тем выше его преимущество при отборе.

Язык именно такой признак. Во-первых, он служит предельно дешевым способом обучения. Рассказать соплеменнику, где находится кормовой участок, гораздо проще, чем вести его туда самому. Объяснить ребенку словами, что эти красные ягоды ядовиты, можно намного более внятно, чем другими, невербальными, способами. С помощью элементарных «да» и «нет» или «не туда, вот сюда» наставник может руководить действиями ученика, осваивающего навык, почти без затрат. Во-вторых, вербальное обучение отличается необычайной точностью. Язык обеспечивает тщательность передачи информации, практически недостижимую никакими другими средствами. Благодаря этой тщательности в сочетании с эффективностью, с которой наставники могут привлекать внимание учеников к релевантным событиям в момент их возникновения и давать ценные советы при освоении навыков, обучение с использованием средств языка значительно улучшает передачу информации. Простые реплики, содержащие такие указания, как «Смотри», «Копай здесь», «Вот так», «Быстрее», «Сюда», бесценны в функции подсказок, помогающих ученику сосредоточиться на том, что именно нужно имитировать и как или где именно применять обретаемые навыки. Для того, кто задался целью кого-то обучать, язык, безоговорочно, самый эффективный способ добиться результатов, и поэтому в человеческом обществе практически при любом обучении подключаются языковые средства{784}. Кроме того, язык расширяет диапазон предметов обучения, позволяет выражать абстрактные понятия, понимание которых может значительно повысить успехи ученика. Язык позволяет давать указания, касающиеся прошлого или будущего, а также удаленных объектов или событий. Язык открывает новые области для обучения.

Это не все доводы в пользу