Надя и правда была очень рада. Чувство вины, которое не удавалось отключить полностью, несколько ослабело, когда Надя поняла, что общение бабушки с внуком, похоже, никогда не прерывалось. Оказалось, они и переписывались, и общались в соцсети, до которой у Нади никогда не доходили руки.

– Ты, конечно, осенью не сможешь? Нужно же готовиться к выставке, – Марина рассуждала о деталях, которые своим прозаическим обилием немного заслоняли ужас новой разлуки. – Как Вадим хорошо это придумал… Честно говоря, я от него не ожидала.

Надя ответила не сразу.

– Ну, наверно. Новых картин у меня нет, но те, студенческие, вроде неплохие, – медленно произнесла она, маневрируя в потоке машин.

– Ты же говорила, что летом снова начала рисовать?

– Начала, да, но это совсем не то. Что-то детям показывала, что-то на пленэре делала. В том стиле, который был моим, я давно ничего не писала.

– Ну, при желании наверняка можно выкроить время на творчество, в вашем пансионе для этого как раз все условия. – Марина взглянула на экран мобильного и растроганно улыбнулась: – Ой, представь, Леша ждет на Плющихе, попрощаться приехал.

– Какой молодец!

Надя была довольна сыном. Пожалуй, он самый чуткий из всех Невельских. И умеет как-то деликатно делать важные вещи. А с Машей ему все же не по пути. У Нади и раньше возникали сомнения насчет этой девушки, а вчерашняя вспышка лишь укрепила ее уверенность.

– Он к тебе с Машей собирается?

– Надя, твои так называемые хитрости всегда шиты белыми нитками, – хихикнула Марина. – О Маше разговора не было. Собирается один. Но до Рождества времени еще много. Я в своего внука верю.

– Мам, ну хватит тебе уже дразниться. – Надя свернула в знакомый до последней лужицы двор и открыла шлагбаум с брелока. – Поднимешься в квартиру? Минут десять у нас есть.

Леша отделился от стены у подъезда и помахал рукой, приближаясь:

– Бабуль, привет! Я на минуту буквально! – И уверенным жестом притянул Марину к себе, обнял и задержал на секунду. – Ты молодец, что приехала.

– Конечно, Лешик. – Марина заморгала часто-часто, и вдруг стало видно, что ей уже много лет.

– Не смей у меня расстраиваться! – С шутливой строгостью сказал внук, и у Нади снова екнуло сердце – какой же все-таки настоящий, нежный мальчик у нее вырос. – Приеду в Чехию на Рождество и выпью там все это ваше знаменитое пиво!

– Хорошо, – Марина улыбалась, хотя губы ее подрагивали.

– Леш, ты поднимешься? – Вмешалась Надя, взглянув на часы.

– Нет, мам, поеду, у меня куча дел. Бабуль, счастливо! На связи! – И, еще раз чмокнув Марину в щеку, младший Невельской быстро двинулся к выходу из двора.

– Как у тебя с Машей? – Уже вдогонку сыну крикнула Надя.

Он обернулся и, ничего не говоря, ответил неопределенным жестом, которого никто из них не понял.

* * *

Вадим встретил их в прихожей уже полностью готовый к выходу, и Марина, отказавшись от кофе, лишь мельком осмотрела квартиру, в которой когда-то растила дочь.

Конечно, все изменилось до неузнаваемости. Белые стены, светлый пол, лаконичная деревянная мебель. Куда подевалась пестрота, наполненность, все краски, загадки, мелочи, подмигивавшие раньше из каждого угла?

– Мам, тебе не нравится, как тут все? При тебе же совсем иначе было…

Надя смотрела на мать так, как смотрят на животное, которому сделали больно. И ведь прощения не попросишь! Только смотришь в глаза и клянешь себя на чем свет стоит…

– Нет, знаешь, я рада, что зашла, – проговорила Марина задумчиво и негромко. – Я почему-то не думала, что тут все так изменилось. Хотя это логично… Но вспоминала я все таким, как оставила, конечно. И теперь рада, что ошибалась.

– Мам, правда? Или ты специально, чтобы меня пощадить?

– Надя, не сходи с ума. Теперь это ваш дом, он должен был измениться. Все правильно! Обстановку только во дворцах сохранять нужно, для экскурсий. А дом должен жить, дышать… И скучать я теперь по нему не буду. Слишком похож на мой нынешний.

Надя и Вадим уставились на Марину в изумлении:

– Похож?!

– Ну да, как ни смешно. Сама удивляюсь. Ну, поехали.

* * *

Сцена в аэропорту вышла совершенно душераздирающая. Нет, внешне все было пристойно. Усевшийся на заднее сиденье Вадим всю дорогу развлекал Марину Юрьевну светскими разговорами, расспрашивал о жизни за границей и ненавязчиво подчеркивал свои супружеские качества, которые особенно улучшились с началом настоящей художественной карьеры. Надя слушала рассеянно и почти не участвовала в разговоре. Марина же, наоборот, была очень оживленной и болтала гораздо больше обычного – судя по всему, так прорывался подавляемый стресс.

Однако, стоило им доехать до Шереметьева, ситуация изменилась. У обеих женщин страшно побледнели и как-то вытянулись лица, и Вадим смешался и замолчал, почувствовав себя лишним. Он открыл дверь теще, помог ей выйти из низкой Надиной машины, потом достал из багажника небольшую сумку. Марина и Надя стояли у капота, обнявшись, как будто черта, за которой им предстоит расстаться, проходит прямо по парковке.

– Дамы, – мягко окликнул их Вадим, – нам туда.

И первым пошел к зданию терминала, чтобы не видеть их стиснутых вместе ладоней, которые, казалось, будет невозможно расцепить никакой силой. Они так и не отпускали рук до самого конца: вместе подошли к табло, вместе стояли в неожиданно короткой очереди на регистрацию. И молчали, только сжимали пальцы, чтобы в режиме неровно бьющегося пульса еще и еще раз убеждаться: вот оно, родное, вот оно, рядом. Когда Марине уже было пора входить в огороженное серыми щитами пространство, за которым начиналась нейтральная территория, стало ясно, что попрощаться без слез не получится.

Резко постаревшая Марина стояла, глядя на Надю, и слезы лились по ее лицу сами собой.

– Мам, ну мама, ну мамочка, – бормотала Надя умоляюще. – Ну не надо, ну зачем ты так? Ну все же хорошо!

Она судорожно шарила руками по одежде матери, поправляла ей шарф, заглядывала в глаза:

– Я скоро приеду, ты слышишь? Я приеду!

– Да, да, конечно, – кивала Марина, и слезы катились вниз, мутноватые от пудры, в которой проложили свои тонкие, незаметные глазу дорожки. Внезапно ее оцепенение слетело, и она впилась в дочь взглядом: – Надя, скажи, ты здорова? У тебя точно все хорошо?

– Мамуль, ну что ты, я здорова, конечно. Совершенно здорова. Что за мысли?

– Да, Надюша, я поняла. Да, хорошо. Я все, я сейчас.

Надя обхватила мать руками и прижалась, как ребенок.

– Мам, я тебя люблю. Все будет хорошо. Я обещаю. Не плачь, пожалуйста.

– Не буду, – кивнула Марина серьезно и, приняв от Вадима бумажный носовой платок, шумно высморкалась. – Вот и