ней выглядит так… сексуально».

Вообще-то слово было не из Надиного лексикона. Но после вчерашнего бурного воссоединения оно возникло само собой.

После возвращения из аэропорта их как ураганом смело. Вадим, вошедший в квартиру на Плющихе следом за Надей, немедленно, еще в прихожей, обнял ее сзади сильными руками, заставил замереть и начал медленно-медленно, едва касаясь и обдавая кожу жарким дыханием, целовать в шею. Надя сначала держалась прямо, но потом ослабела, закрыла глаза и, когда он развернул ее лицом к себе и продолжил, уже не могла и не хотела возражать. В конце концов, это ее муж, ее единственный мужчина, и она соскучилась. Удивленно вскрикнув, когда он поднял ее на руки, Надя засмеялась, закрыла лицо руками и, слегка придя в себя по пути в спальню, начала горячо отвечать на его ласки. Настолько горячо, что сама удивилась. Им всегда было хорошо вместе, но Вадим играл ведущую роль, она лишь следовала за ним с нежной покорностью. Ее смущали разговоры о постельных делах, и хотя Надя не считала себя ханжой, когда Ленка однажды завела разговор о курсах орального секса, решительно отказалась даже пробовать: да, муж все чаще спит на диване в мастерской, но это же не повод.

– Это просто не мой стиль, Лен, – ответила она тогда подруге. – Может, у нас с Вадимом нет того, что называют настоящей страстью, но есть вещи, которые я никогда не буду делать.

Сейчас она немножко пожалела, что тогда так и не решилась пойти на эти странные курсы.

«В конце концов, это же просто репертуар, как у певцов, например, – думала она, спускаясь губами вниз по его поджарому животу и слыша, как дыхание Вадима становится прерывистым и тяжелым. – Да вроде и так хорошо».

Горячие и голые, они лихорадочно меняли позы, сплетаясь и расплетаясь, целовались и прикусывали, щекотали, сжимали, вдыхали, облизывали, смаковали, торопились, отрывисто и хрипло смеялись, и снова, и снова забывались, стонали, вскрикивали.

– Что это с нами сегодня? – спросила она, глядя на него сияющими глазами, лежа распластанной с закинутыми вверх и скрещенными руками. Растрепанный Вадим с невероятно помолодевшим, раскрасневшимся лицом навис над ней, удерживая ее запястья за головой и сильно прижавшись бедрами к ее телу.

– Все с нами хорошо. Мы просто наверстываем. – И резким движением припал к ее губам поцелуем.

Потом она лежала на боку, а он медленно и мягко гладил ее по спине всей ладонью, словно успокаивая. Надя улыбалась в пространство, ощущая, как все тело до последней клеточки согрето и наполнено, взбудоражено и расслаблено. Очень хотелось пить, но прерывать то, что сейчас происходило в их супружеской постели, было немыслимо.

«Мы просто ожили… ожили и стали настоящими», – медленно думала Надя и вдруг, неожиданно даже для самой себя, спросила:

– Ну и что, с кем в постели лучше… со мной или с Ленкой?

– Надь, ты с ума сошла! Ты – моя любовь.

– Единственная? – Ей было так хорошо сейчас, что в ответе она не сомневалась.

– Единственная и навсегда, – подтвердил он уверенно.

– Ну что ж, – протянула она и повернулась на спину, чтобы увидеть его лицо. – Так и запишем.

И улыбнулась.

«Может, у нее кто-то был там, в этом Кратове? – обожгло Вадима. – Да нет, не может быть. Это ведь Надя».

* * *

Им было хорошо. Вадим договорился с Маргаритой о встрече у Новой галереи, отключил телефон и за весь вечер не позволил Наде завести разговор о том, что ее беспокоило, – об этом внезапно возникшем проекте совместной выставки. Поил ее чаем, кормил фруктами, целовал и на все вопросы «а вдруг… а как» – отвечал одинаково, любимой фразой всех мужчин мира: «Все будет хорошо».

Надя быстро позвонила Леше проверить, как он, и написала Свете, что не приедет ночевать. Ее телефон тоже выключили. И ночью снова была любовь – размеренная и жаркая, утомительная своей чрезмерностью, идеальная для того, чтобы после, тесно обнявшись, уступить сну.

* * *

– Вот видишь, я же говорил, что все будет хорошо. – Вадим вел жену за руку по набережной и улыбался. – Смотри, блики на воде блестят, как металл.

– Они же розовые, Вадька! Это цвет пудры рашель, какой металл? – смеялась Надя, радуясь легкости своего настроения, расслабленной бодрости тела, теплу и силе его пальцев, держащих ее кисть.

– Ты просто девочка, тебе везде мерещится пудра. А почему металлу не быть такого цвета?

В такой дурацкой легкомысленной пикировке, напоминавшей об их давнишней учебе в художественной школе, они дошли до «Музеона» и присели на скамейку.

– Вадь, слушай, а ты правда думаешь, что у меня получится?

– Даже не сомневаюсь! – твердо ответил он, пристально глядя на реку. И после небольшой паузы, вдруг нахмурившись, спросил: – Слушай, ты устала?

– Да нет вроде.

– Пойдем отсюда, а? Честно говоря, ненавижу это место. Зелень, река – да, но эти советские истуканы… Не могу на них смотреть, бесят, – Вадим вдруг заговорил нервным, злым голосом, и в Наде словно погасили зажегшийся вчера свет.

– Уже? Ну пойдем, конечно. – Она еще надеялась, что он услышит в ее голосе грусть и передумает, но Вадим уже встал и развернулся, чтобы идти обратно к «Ударнику». – Погоди, тут же магазин рядом. Дай я зайду посмотрю холсты.

– Ну хорошо, – кивнул он, и они двинулись вдоль левого фасада огромного бетонного здания к знакомому крыльцу магазина для художников. Вадим снова держал Надю за руку, но легкость, которая была с ними еще полчаса назад, уступила место какой-то тяжкой думе.

«Что это с ним опять, – потерянно думала Надя. – Как эти перепады настроения неприятны, я за столько лет не смогла привыкнуть».

Его лицо было суровым и сосредоточенным. В магазине он не сказал ни одного лишнего слова – просто выбрал для Нади два отличных дорогих холста примерно того же формата, как ее старые работы, и быстро вызвал такси.

* * *

Надя, которую перемена в настроении мужа вышибла из колеи, сидела на диване в его мастерской на Плющихе и собиралась с силами, чтобы сказать неизбежное. По крайней мере, неизбежное сегодня.

– Вадь, послушай… Ты только не сердись, хорошо? Я поеду в Кратово.

– Ну естественно. – Вадим, что-то нервно перебиравший на огромном, заляпанном краской рабочем столе, неприязненно поморщился. – Теперь ты, конечно, поедешь в Кратово. Я ведь свою функцию выполнил.

– Ты о чем? – поразилась Надя.

– Ну у тебя теперь будет выставка, ты станешь звездой, а с мужем жить не обязательно. – Он, словно защищаясь, скрестил руки на груди и сжал себя так, что побелели костяшки.

– Вот же… Ну да, ты не можешь сделать ничего для