Все вышеописанное посеяло в нас глубокое сомнение: может быть, дни славы человечества действительно остались в прошлом? Может быть, человечеству суждено пережить определенное количество уникальных метаморфоз, и большинство из них мы уже совершили? Раньше мы не умели пользоваться электричеством – теперь умеем. Мы не могли поддерживать санитарно-гигиенические условия жизни – теперь можем. Мы не могли добраться из любого пункта А в любой пункт В – теперь можем. Мы не могли разговаривать в любое время в любом месте – теперь можем. Все, что нам осталось, – беспилотные автомобили и даже квантовая телепортация – меркнет по сравнению с этим.

И возможно, по-настоящему фундаментальные преобразования, которые нам еще предстоят, окажутся намного труднее. Раньше мы просто срывали низко висящий плод. Оглядываясь назад, мы видим, что добиться удвоения продолжительности жизни человека в первый раз было довольно просто: для этого понадобилось лишь удалить из наших домов животных (лошадей, коров, свиней, кур), разделить питьевую воду и сточные воды и обнаружить, а затем наладить массовое производство плесневого материала, убивающего бактерии (пенициллин). Чтобы снова удвоить продолжительность жизни, нам придется приложить намного больше усилий. Для этого мы должны будем разобраться, как происходит старение на генетическом уровне (где оно закодировано) и на клеточном уровне (где выполняется этот код), а затем выяснить, как его затормозить.

Расходы на новые молекулярные разработки, в млрд US$ (с учетом инфляции)

До недавнего времени продуктивность исследования и разработки новых лекарств неуклонно снижалась.

Bart Janssens, Simon Goodall, et al. (2011). Life Sciences R&D: Changing the Innovation Equation in India. Boston: Boston Consulting Group

До недавнего времени руководители крупных фармацевтических компаний наблюдали картину убывающей выгоды каждый раз, когда (хмуро) просматривали расходы на исследования и разработки. Фармацевтическая промышленность инвестирует в исследования и разработки почти 18 % доходов – больше, чем любая другая отрасль за исключением аэрокосмической [37]. За последние двадцать лет, когда фармацевтическая промышленность находилась в поисках следующего большого прорыва, эти расходы резко возросли. В 1990 г. мировая фармацевтическая индустрия потратила на поиски около 25 миллиардов долларов. К 2000 г. расходы удвоились до 50 миллиардов долларов, а к 2010 г. снова выросли более чем в два раза, до 130 миллиардов долларов [38]. Но, несмотря на некоторые громкие успехи – среди них статины, снижающие уровень холестерина, антидепрессанты и лекарства от СПИДа, – результаты исследований не поражают воображение. Число действительно новых препаратов, попадающих в руки общественности, каждый год остается неизменным.

В результате показатели снизились – наблюдается несомненная тенденция к сокращению расходов на исследования новых препаратов. Не было никакого скачка. Не было микеланджеловского момента. Только мучительный, нелегкий путь, с каждым шагом становящийся все труднее.

Более того, дело продвигалось так трудно, что у многих начали опускаться руки. В декабре 2011 г. фармацевтическая компания Novartis закрыла свою нейронаучную лабораторию в Базеле, Швейцария, отказавшись от дальнейшего поиска лекарственных препаратов от болезней мозга. Тем самым она присоединилась к GlaxoSmithKline, AstraZeneca, Pfizer, Merck и Sanofi – все они либо прекратили, либо существенно сократили попытки найти новые лекарства для лечения болезней мозга, поскольку многолетние инвестиции до сих пор не принесли результатов, которые можно было бы продать [39].

Мы рассказали о приметах индивидуального и коллективного гения, которому предстоит написать историю XXI в. Если взглянуть на все соединяющие и развивающие силы, действующие в наше время, его расцвет кажется самоочевидным. Тем не менее мысль о том, что в настоящее время происходит бурный расцвет гения, вызывает глубокий скептицизм у многих уважаемых людей – включая тех, кто находится в авангарде смелой исследовательской деятельности человечества. Так кто же прав?

Хорошая новость: мы. Не потому что экономисты опираются на неправильные данные, не потому что скептики опираются на неправильные факты, а потому что экономическая статистика и общественные ожидания – плохой критерий для оценки того, какое влияние гений уже оказывает на нашу жизнь.

1. Гений нельзя свести к одной лишь экономике

Гений – и выдающиеся личности, и исключительные коллективные достижения – приносит в наш мир гораздо больше, чем можно подсчитать в рамках экономики.

Скептики, зацикленные на статистике роста, придают много значения данным соцопросов, которые показывают, что более двух третей взрослых в развитых странах мира считают, что следующее поколение будет хуже их [40]. Хотя это многое может рассказать нам о настроениях взрослого населения, есть и более важный вопрос: во что верит само следующее поколение? Согласятся ли они вернуться на 30–50 лет назад и жить в том же мире, что их родители, где им гарантированы трудовая занятость и стабильный рост доходов? Или они предпочтут двигаться вперед, к весьма неопределенному будущему?

Несмотря на недавнее возвращение моды на виниловые пластинки, мы считаем, что подавляющее большинство молодых людей выберет последний вариант. Почему? Потому что кроме стабильных доходов и возможности иметь денежные накопления мы также ценим здоровье. Мы ценим свободу, автономию, участие, связи, влияние. Мы ценим нашу новую близость к самым глубоким тайнам жизни и Вселенной и к нашим кумирам из области спорта и индустрии развлечений. Нам трудно выразить эти ценности в цифрах, но они реальны и важны. Обменяет ли следующее поколение все эти необыкновенные достижения на работу своих родителей?

Если нет, значит, экономисты что-то упускают.

Не все, что имеет значение, можно измерить. Экономисты преуменьшают происходящий в наше время расцвет гения, потому что они сосредоточены только на том, чему могут дать количественную оценку, то есть на экономической активности. Для экономистов прорыв имеет значение, только когда он приводит к появлению новых видов экономической деятельности, – в этом случае его называют «инновацией», влияние которой на нашу жизнь можно, в свою очередь, измерить и проанализировать с экономической точки зрения.

Но гений, согласно нашему определению, представляет собой намного более глубокое явление. Да, гений может порождать инновации (печатный станок Гутенберга и поисковая система Google вызвали к жизни целые новые отрасли), но его роль намного шире – он служит двигателем перемен. В последней главе мы подчеркнули этот аспект роли гения в прикладных науках, но без гения социальный прогресс во всех сферах человеческих чаяний, будь то накопление богатств, здоровье, искусство, стремление к знаниям и справедливости, в конечном итоге остановится, когда мы исчерпаем возможности нынешних способов мышления и деяния. Работа гения – освободить нас из этой темницы, прежде чем она станет для нас слишком тесной.