Она размежила веки и увидела устремленные на нее прозрачно-голубые глаза.

Грэм.

Он приподнял ее и влил в горло приятную, сладкую жидкость, которая мигом вернула ее к жизни. Хейли поняла: он ей что-то говорит, но ответить не смогла, а когда совсем пришла в себя, он уже ушел.

Она закрыла глаза и подумала, уж не сон ли это, но клубничный привкус во рту придал ей надежду.

Грэм вернулся под вечер и снова дал ей поесть. Ломтики сочных фруктов, хлеб, темный шоколад.

Ей казалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее, несмотря на то что, глотая каждый кусок, чувствовала боль в горле. Но куда важнее было ощущение, пусть призрачное, что она словно возрождается к жизни.

Потом Грэм дал ей глотнуть воды и кока-колы из банки. Она пила осторожно, боясь, как бы все это не изверглось обратно. Тело ее не вправе отвергнуть эти сласти, оно обязано принять все до мельчайшей частички.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Грэм, поставив банку на пол. – Даже не представляю, что тебе сказать. Я вернулся только этим утром и ничего не знаю. Я нашел тебя совершенно случайно. Понимаю, это тяжело, но ты должна объяснить, что произошло, мне действительно нужно знать.

– Твоя мать, – прошептала Хейли, – это она меня заперла.

– И давно ты здесь сидишь? С того самого вечера, когда у нас ужинала? А твоя машина – кто ее сжег?

– Томми.

Грэм вздохнул.

– Он обидел тебя, да?

Хейли собралась было ему все рассказать, но вдруг спохватилась и на мгновение задумалась. Если рассказать ему всю правду, какова вероятность, что он не поступит с ней так же, как его мать, лишь бы спасти брата? Нет, нельзя дважды наступать на те же грабли.

– Нет. Он только попробовал, но я отбилась. А потом все произошло так быстро… Он совсем потерял голову и поджег мою машину, чтобы я не смогла уехать. Когда твоя мать вышла из дома, он сбежал.

– А куда – знаешь?

– Нет, я была в шоке, и, когда раздался взрыв, меня что-то ударило по голове. Я даже Норме не успела все толком объяснить. Она отвела меня к себе в комнату, уложила в постель и дала снотворного, а очнулась я уже в наручниках на этом самом матрасе.

– Но это же полный бред! Зачем она с тобой так поступила?

– Не знаю. А где он? Где Томми?

– Мама сказала, он не возвращался с прошлой ночи, но, признаться, теперь я ни в чем не уверен.

– Помоги мне выбраться отсюда, Грэм!

– Сначала тебе надо набраться сил. Я поднимусь наверх и заставлю мать тебя освободить, ведь ключ от наручников у нее.

– Нет, прошу тебя, ничего ей не говори! Она не в себе! Сам видишь, что она со мной сделала! Ты моя последняя надежда, без тебя мне отсюда не вырваться!

– Не вынуждай меня снова засовывать кляп тебе в рот! Я вернусь, как только смогу. А ты пока сиди тихо. Понимаю, ты многого хочешь, но попробуй хоть на миг войти в мое положение.

Не сказав больше ни слова, он шагнул в тень, и она тут же поглотила его целиком.

Оставшись опять в одиночестве, Хейли боролась с собой, чтобы не закричать. Главное – Норма не должна догадаться, что она освободилась от кляпа.

К тому же нельзя было лишать себя надежды, которая у нее вновь появилась. Если Грэм поверил ей хоть отчасти.

Вслед за тем она услышала радостные крики Синди в саду.

Конкурс.

Она про него чуть не забыла. Сейчас Норма, наверное, только о нем и думает.

Охваченная яростью, Хейли представила, как эта маленькая чертовка Синди оступается на ковре и падает прямо перед судьями и как сидящая в первом ряду Норма краснеет от стыда.

Мысленно увидев такую картину, она рассмеялась от души.

Ну как она могла пойти на такое безрассудство? Норма Хьюитт, которая пела им песни каждое утро перед школой, которая воспитывала всю их троицу и учила различать добро и зло, – с какой же легкостью она переступила черту!

А Томми… Грэм прекрасно видел, что последнее время его братец был сам не свой. Он знал о бесконечных перепадах настроения, участившихся приступах жестокости, равно как и о том, что большую часть времени он проводил в одиночестве. Неужели только поэтому он попытался оскорбить эту девушку в их доме?

У Грэма в кармане завибрировал мобильник. Звонила Эмбер, но отвечать он не стал. Если бы она его услышала, то сразу поняла бы, что с ним не все в порядке, а впутывать ее в эту историю ему совсем не хотелось.

Не поддаваться желанию все бросить, улететь вместе с ней на самолете и больше никогда сюда не возвращаться.

Ему в лицо ударил сильнейший порыв ветра, от которого заскрипели деревянные стены дома. Грэм посмотрел в сторону полей. У него появилось странное ощущение, что за ним кто-то следит, затаившись в зарослях кукурузы.

И тут он вспомнил, что́ рассказал ему Томми однажды вечером, когда они вдвоем решили раздавить бутылочку: в посадках кукурузы якобы пряталось чудовище – людоед, который подстерегал его, намереваясь схватить, а потом украсть у него душу. Грэм сначала решил, что Томми просто шутит, но потом смекнул: брат и впрямь здорово напуган, хотя в его возрасте не пристало верить в такую чепуху. Желая его подбодрить, Грэм сказал, что, даже если это так, он всегда будет рядом и спасет его. А Томми равнодушно ответил, что его уже никто не спасет.

И вот теперь, оставшись в полном одиночестве, Грэм понял, насколько Томми был прав. Чудовище, которого так боялся его младший брат, так или иначе сумело овладеть ими обоими.

Норма сидела вместе с Синди в гостиной на диване, они смотрели телевизор.

– Видишь, какая она у нас красавица? – спросила мать, показывая рукой на Синди. – Это платье я купила ей для конкурса. А она вдруг захотела принарядиться специально для тебя.

Растерявшись, Грэм тем не менее выдавил улыбку:

– Да, верно, просто раскрасавица.

– Ну так что ты решил? Едем втроем в город?

– Нет, к сожалению, у меня так и не появилось желания куда-то ехать.

– Что ж, ничего не поделаешь. В кои-то веки нам представилась возможность сделать хоть что-нибудь вместе. Синди, если хочешь, можешь пойти к себе в комнату и поиграть. Только не забудь переодеться, а то испачкаешь платье.

Девочка охотно согласилась. Грэм опустился в кресло, чувствуя, как у него сводит все внутри.

Пришло время с ней объясниться. Теперь, когда он узнал правду, она не сможет все отрицать.

Но тогда прямо на его глазах разрушится привычный образ матери. А вернее, существа, которое приняло перед ним обличье его матери.

– Пойду прилягу в саду, – сказала она резковатым тоном. – Погода прекрасная – грех сидеть дома… А ты когда собираешься в город?