Подобный комментарий можно было бы написать к каждой фразе. Но почему авторы совершили эти ошибки и, самое главное, почему они не заметили их? Почему, когда речь заходит об описании человеческого лица и тела, пишущими вдруг овладевает косноязычие?

* * *

Возможно причина все в том же «табу на эмоции» о котором мы говорили в третьей главе. Ведь выражение лица, поза, движение человека отражают его настроение и чувства. А последние в нашем обществе сильно табуированы. Когда мы беремся описывать «телесный язык» эмоций, то преступаем это табу, но чувство неловкости остается и сковывает наше воображение.

Это, безусловно, так. Но откуда взялись, к примеру, «грациозные пальцы ног»? Ведь эта ошибка никак не связана с проявлением эмоций. Нет, но она, на мой взгляд, является следствием другой очень распространенной болезни начинающих авторов – «перфекционизма».

Слово «перфекционизм» происходит от французского корня «perfection» – «совершенствование» и означает «стремление к совершенству». Психологи могут многое сказать о том, что скрывается за подобной склонностью. Однако в данном случае я имею в виду убеждение начинающих авторов в том, что они должны описывать каких-то необычных, незаурядных людей, обладающих в том числе невероятной красотой или, напротив, уродством.

Впервые я столкнулась с этой странной особенностью еще в школе, когда на уроке русского языка нам задали описать кого-то из своих одноклассников. Соседка по парте показала мне свое сочинение, в котором описывала подругу. У нее получился какой-то монстр: «глаза черные, как темная зимняя ночь» (на самом деле глаза были золотисто-карие), «губы красные, словно она наелась спелой малины», «волосы черные, как вороново крыло» (волосы были каштановые, с рыжинкой), «в школу она плывет, как лебедь, а из школы идет как павлин».

– Что это значит? – спросила я.

Моя соседка задумывалась, а потом неуверенно ответила:

– Ну, когда она идет в школу ей грустно, а когда из школы – весело!

Теперь я понимаю, что смутило меня тогда. То, что моя соседка пыталась не описать свою подругу, а «польстить ей» – и перестаралась. Другие ребята из нашего класса все же попытались описать реальных людей, и у многих вышло совсем неплохо.

Похожую историю рассказывает и Александра Бруштейн в автобиографической повести «В рассветный час». Действие происходит в конце XIX века. Девочки-институтки собираются издавать литературный журнал:

Тамара написала «сентиментальную повесть». Этот жанр был популярен в России в первой трети XIX века, когда литература «нащупывала пути» к реализму. Первым подобным произведением была «Бедная Лиза» Карамзина. История любви бедной крестьянской девушки Лизы и коварного Эраста вызвала фурор среди «чувствительных душ» в Москве и Петербурге. Восторженные почитатели (а их было немало) нашли тот самый пруд, «под тению древних дубов, которые за несколько недель перед тем были безмолвными свидетелями ее восторгов» и где Лиза простилась с жизнью. (Он находился на месте теперь уже бывшего инженерного корпуса завода «Динамо», рядом со станцией метро «Автозаводская»). Деревья, растущие вокруг пруда, были испещрены надписями – сентиментальными («В струях сих бедная скончала Лиза дни; Коль ты чувствителен, прохожий, воздохни!») или сатирическими («Здесь в воду бросилась Эрастова невеста. Топитесь, девушки, в пруду всем хватит места!»).

Разумеется, у Карамзина тут же появилось множество подражателей. Бесчисленные авторы предлагали своим читателям поплакать над судьбой «Несчастной Маргариты», «Обольщенной Генриетты», «Бедной Хлои», «Бедной Маши», «Инны», «Даши, деревенской девушки», не были забыты и страдания мужчин: «Русский Вертер», «Несчастный М-в»…

Вскоре от сентиментализма «отпочковался» романтизм, который стал описывать не просто «чувства», а страсти – причем, «страсти роковые». Изменились и портреты героев. Они стали теми самыми «нечеловечески красивыми» или «нечеловечески ужасными» персонажами, возбуждавшими экзальтированных дам и романтических «юношей бледных со взором горящим». Таково описание «духа изгнания» в поэме Лермонтова «Демон»:

Конечно, романтические произведения так и напрашивались на пародии, которые и не заставили себя ждать. В повести Пушкина «Уединенный домик на Васильевском» черт предстает в виде «степенного, тщательно одетого» чиновника, а в «Лефортовской маковнице» Антония Погореловского к героине сватается не демон, а… кот, превращенный ее бабкой-ведьмой в человека. Он тоже одет в «зеленый мундирный сюртук» чиновника, но его кошачье происхождение выдает то, как он «странным образом повертывал головою и умильно на нее поглядывал, почти совсем зажмурив глаза», ходил «плавно выступая», «тихо что-то ворчал себе» и кланялся «с приятностию выгибая круглую свою спину». Окончательно же его разоблачила такая сцена, которую «невеста поневоле» увидела в окно: «Маша смотрела из окна и видела, как Аристарх Фалелеич сошел с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но, дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать как стрела. Большая соседская собака с громким лаем во всю прыть кинулась за ним, однако не могла его догнать».

Пушкина эта история привела в восторг. Он пишет из Михайловского брату Левушке: «Душа моя, что за прелесть бабушкин кот! Я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Трифоном Фалелеичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертывая голову и выгибая спину». (Пушкин перепутал «псевдоним», который взял кот, вступая в мир людей, но это, разумеется, не беда).