– Романтические страдания бедного художника, – отмахнулась Эстер.

– Больше мне нечего добавить, – заключил Джонни. – Наслаждайся. Это наше состояние, в котором мы должны пребывать. Как для растений требуются определенные условия для роста, так же и нам с тобой нужны американские горки. Это не значит, что они подходят для всех. Это значит, что мы по-другому не можем.

– И что тогда делать?

– Ничего. Жить. Получать за это по заслугам, – подвел итог Джонни.

Жизнь влюбленных сменяли кризисы. Проблемы накладывали свой отпечаток на и без того трудные взаимоотношения. Но перед этим Джонни и Эстер бывали счастливы безгранично и искренне, как дети, освобожденные от правил и запретов.

Так, утром, когда Эстер только открывала глаза, Джонни, по обыкновению подвыпивший, лежал рядом с ней на шелковых простынях и на клочке листа из маленького блокнота рисовал все самое увлекательное, что с ними случалось. Блокнот был чем-то сродни альбому, где вместо фотографий гелевой ручкой, иногда карандашом, вырисовались воспоминания, приукрашенные фантазией. Порой сюжеты выглядели хаотичными и малопонятными, но неизменно на уголке Джонни проставлял даты для Эстер. Когда у нее появлялось желание и время, она писала короткие заметки-впечатления на оборотной стороне.

Внутренний мир Джонни оставался для Эстер загадкой. Они многое знали друг о друге, о многом разговаривали и делились всем, что происходило в их жизнях до встречи друг с другом, но каждый из них понимал, что эта информация не дает им, в сущности, ничего. Много непредсказуемого и нелогичного было в их поведении.

Люди, живущие эмоциями, не могут определенно рассказать, что будет завтра, не то что планировать месяцы и тем более годы. Джонни был открыт перед Эстер, правдив и честен, как только мог. И если они когда-нибудь лгали друг другу, то это случалось только от самообмана. Они думали, что знали, говорили уверенно, без дрожи в голосе и без отвода глаз. Джонни твердил, что в его жизни не было большой любви до появления Эстер. А Эстер уверяла, что если бы не ее «смертный приговор», она бы осталась с Джонни на всю жизнь. Справедливо ли утверждать, что они лгали, если искренне верили в это?

– Ты очень красивая. И спина, и ямочки на пояснице, – бормотал Джонни, когда гладил пальцами горячую от сна кожу Эстер.

Он откидывал одеяло и целовал ее шею. Прижимал к себе нежно и бережно. В такие минуты Джонни весь обращался в чувство, в осязание, в сострадание. Он был внимателен и заботлив, он излучал спокойствие. Это были короткие моменты затишья перед бурей, когда Джонни становился покладистым и даже на некоторое время переставал употреблять наркотики и выпивать. Но минуты озарения случались так редко, что Эстер ценила каждое утро, не приносящее тревог.

На завтрак влюбленные любили ходить во французскую пекарню и есть пирожные с заварным кремом и пить кофе. На маленьких столиках, покрытых клетчатыми хлопковыми скатертями, стояли вазочки со свежесрезанными ромашками. Их желтые пуговки весело смотрели вверх, обрамленные венками из белых лепестков. Цветы неизбежно пустились бы в хоровод под чудное пенье Мирей Матье, Эдит Пиаф и Сержа Генсбура, если бы имели ноги. Запах крема мешался со сладким ароматом пудры и действовал на Эстер умиротворяющее – она переносилась в беззаботное время, когда безраздельную власть над ней имел Льюис Кэррол, а не авторитет сверстников.

Джонни вслух размышлял о современном искусстве, Эстер слушала внимательно, готовая в любой момент возразить.

– И конечно, к такому искусству прилагается куча толкований. Гора талмудов, объясняющих смысл этого дерьма, – фыркнул Джонни и брезгливо отбросил смятую салфетку.

– Что же в этом плохого? Значит, автор действительно что-то хотел сказать. Может быть, он просто сказал слишком много? – иронично спросила Эстер. Она знала, что Джонни воспримет вопрос слишком близко к сердцу и пустится в долгие объяснения.

– Потому что великое искусство каждый понимает по-своему. Не нужно выжимать смысл там, где его нет. Очень часто отсутствие содержания прикрывают чем-то навязанным, притянутым за уши. Смысл один – толкований много. И если то, что сейчас называют искусством, выполнено дурно, объясняй это или не объясняй, – это мусор. Все давно уже сказано и придумано, а современное искусство призвано только впечатлять. Вспышка. Была и нет. Завтра все забудут об этом дерьме.

– Так же, как и мы забудем друг о друге? – между прочим уточнила Эстер, небрежно надкусывая сладкую булочку.

– А мы здесь при чем?

– Потому что мы тоже вспышка.

– Ну, если ты так считаешь… – протянул Джонни и посмотрел в окно.

– Разве нет? Я пытаюсь объяснить твое поведение. Ты пытаешься объяснить мое. И все так запутано и непонятно. Но не слишком ли много в нас поверхностного?

– Хочешь сказать, что мы тоже пустые и ничего из себя не представляем? – усмехнулся Джонни.

– Нет, я не хочу так сказать. Но параллель прослеживается. Все слишком сложное, витиеватое, как правило, ложь. Истина всегда проста.

– Тогда это горькая правда. Либо ты просто прибедняешься. Как писатель, которым свойственно драматизировать, – рассмеялся Джонни и слизал крем с перепачканных пальцев Эстер.

Иногда Эстер чувствовала, что Джонни принадлежит ей. Но чаще понимала, что он часть какого-то масштабного замысла, которому суждено случиться, даже если ее не станет. Она воспринимала их пару как пару котов – свободолюбивых, одиноких, но все же всегда возвращающихся в родные места. Сейчас им было уютно и тепло в объятиях друг друга. Они обрели себя. Можно сказать, что они полюбили друг в друге самих себя. Это было и высшей мерой эгоизма, и, наверное, высшей мерой любви. Ведь только себя творческий человек может любить настоящей любовью, как не может любить никого другого.

– Взять моего мужа, например, – продолжила Эстер, – он не говорит о чувствах, он холоден и скуп на слова, но ему можно верить.

Джонни устало закатил глаза. В последнее время он все чаще и чаще выходил из себя.

– То есть тебе не нравится, как я выражаю эмоции?

– Нет, все отлично. Только словам я давно не верю.

– Откуда ты все, мать его, знаешь? Просто ответь? Тебе надо играть в рулетку, если ты можешь предвидеть будущее.

– Почему ты постоянно орешь на меня? – повысила голос Эстер.

– Потому что ты умудряешься испортить каждое наше спокойное утро!

– Я?

– Просто заткнись и доедай свою булку. Мы поедем на пляж. Я не хочу выяснять с тобой отношения. Я хочу отодрать тебя здесь и сейчас, но я не делаю этого, потому что в состоянии себя контролировать. Поэтому и ты воздержись, пожалуйста, от своих едких комментариев.

Эстер рассмеялась и снисходительно погладила Джонни по ноге.

– Туалет. Мы можем