И вообще, что это может значить?!

Двери закрылись, и в просторной и теплой комнате сразу сталотихо и очень торжественно.

Фиона Ксаверьевна некоторое время постояла в отдалении,словно раздумывая, как себя вести, потом двинулась вдоль комнаты, подошла кстаринному камину и передвинула штучки на мраморной полке – верный признакнеуверенности в себе, редкая штука в Фионином исполнении.

– Это даже хорошо, Евдокия, что ты приехала, – начала онанаконец. – Я хотела бы с тобой поговорить. Может быть, не в такой спешке, какнынче, но нам все равно пришлось бы встречаться.

Свекровь повернулась спиной к камину, сильно выпрямилась исложила руки.

Дунька тоже выпрямилась, но рук складывать не стала. Ейказалось, что свекровь колеблется и никак не может принять решение. Это былововсе на нее не похоже.

– Фиона Ксаверьевна…

– Ты знаешь, Евдокия, что я никогда не была в восторге отвашего брака, – отчеканила свекровь. – Я до сих пор не могу понять, почему мойсын выбрал себе жену… из другого общественного среза.

– О, господи, – пробормотала Дунька.

– Что такое, Евдокия?

– Уж говорили бы как есть, Фиона Ксаверьев-на, – сказалаДунька и улыбнулась. – Ваш сын выбрал себе жену-плебейку. У стен дворца онапасла гусей. Решил Луи, что женится на ней.

– Ты стала мне дерзить, – заметила свекровь, подумав. – Чтоэто означает?

– Ничего, – призналась Дунька. – Это ничего не означает,Фиона Ксаверьевна.

– Ты напрасно обижаешься. Дело не в том, что я считаю, чтовы хуже, чем мы. Дело в том, что ты никогда не поймешь, что такое… талант. Чтоозначает жизнь с талантливым человеком.

– Талант – это ваш сын? – осведомилась Дунька.

– Ну конечно! – воскликнула свекровь, и Дунька ей неповерила. До этих слов верила, а тут не смогла.

Фиона всегда отличалась недюжинным умом и умением видетьвещи в правильном свете. Она не могла искренне полагать, что «талант» долженпроделывать все, что так или иначе проделывал ее сыночек.

– Он талантлив и от этого несчастен, – продолжала Фиона. –Творческий человек должен быть сильным, чтобы сознательно нести бремя своеготаланта, а Вадим, к сожалению, слаб. Его жена обязана быть ему опорой иподдержкой, чем-то незыблемым. Как пьедестал Медного Всадника.

– Я не пьедестал, – пробормотала Дунька. Свекровь отошла откамина и направилась к окну, держа себя за локти. За окном летел снег ирастрепанные галки перелетали с дерева на дерево – собирались спать.

– Ты не смогла и не можешь стать для него настоящейподдержкой, – особым, заключительным тоном сказала свекровь. – И тем не менее,Евдокия, я хотела бы попросить тебя остаться с ним.

– Что?!

– Ты прекрасно меня слышала. Дунька слышала, но ничего непонимала. Фиона всегда была препятствием номер один – сначала она возражалапротив свадьбы, потом возражала, чтобы новоиспеченные муж и жена жили вместе,все настаивала, что каждому из них лучше бы остаться у родителей, и дажеприводила какие-то исторические примеры. Пастернак, к примеру. Борис Леонидовичвсю жизнь любил Ивинскую, а жил «в семье», то есть со своей старой женой. Такпочему бы Вадиму и Евдокии не жить со своими старыми родителями и время отвремени встречаться?! Потом она возражала против предполагаемых детей, хотяДунька не собиралась немедленно заделаться счастливой матерью. Потом она ещепротив чего-то возражала, из чего все время следовало, что Дунька плохая,никудышная жена и ее сын, не понимая этого, просто-напросто губит себя.

Что изменилось?.. Да еще так внезапно?!

– Евдокия, ты обязана прекратить эти его… постоянныесвидания неизвестно с кем. Вы должны жить нормальной семейной жизнью.

– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька, но в белые высокиедвери легонько постучали – костяшкой согнутого пальца, – и Фиона сказала резко:

– Да!

Вошла Вера Федоровна с чайником в руках, а следом за ней еедочь с подносом. Александра поставила поднос на чайный столик и замерла,опустив глаза.

Дунька была уверена, что, если она их поднимет, всеокружающие немедленно сгорят, как в романе Стивена Кинга «Испепеляющаявзглядом».

– Сахар? Молоко?

– Спасибо, ничего не нужно.

– Фиона Ксаверьевна, мне остаться?

– Спасибо, нет, Вера Федоровна, Евдокия поухаживает за мной.Не правда ли, Евдокия?

– Правда! – воскликнула сильно разозленная всемисегодняшними непонятностями Дунька. – Разумеется! Непременно! Конечно! Как жеможет быть иначе?!

– Евдокия, – негромко прервала ее свекровь и указала глазамина «посторонних», мать и дочь. Те наверняка все заметили. У Веры Федоровны губыслегка дрогнули, поджались, и она направилась к выходу, к высоким дверям, закоторыми мелькнуло встревоженное лицо «земского статистика» Федора ПетровичаМалютина.

Двери закрылись. Все, спектакль окончен.

– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька раздраженно, – я вовсене за тем приехала, чтобы обсуждать наше будущее с Вадимом! Я не знаю, почемувы решили, что мы должны зажить нормальной семейной жизнью! Мы этой самойжизнью жили, наверное, месяца два от силы.

– И в этом твоя вина, Евдокия, – ледяным тоном перебиласвекровь. – Мой сын сложный человек, и к нему требуется особый подход, тыдолжна была отдавать себе в этом отчет, когда выходила за него замуж.

Для того, чтобы опять не начать выкрикивать какие-тобессмысленные слова и междометия, Дунька глотнула из своей чашки рубинового иочень горячего чая.

– Фиона Ксаверьевна, вы не знаете, зачем ваш сложный сынсобирался в Рощино к моей сестре?

– Понятия не имею, – недоуменно ответила Фиона и дажепосмотрела с неким подобием любопытства, чего никогда себе не позволяла. – Этоимеет какое-то значение?

– Он никогда с ней не встречается! И не встречался никогда!Что ему могло понадобиться?!

Фиона пожала плечами.

– Евдокия, ты уводишь разговор в сторону, а я хочу, чтобы тывыслушала меня.

– Да нет никакого разговора, – крикнула Дунька и вскочила. –Мне важно знать, зачем он ездил в Рощино и ездил ли!

– Это не имеет никакого значения…

– Имеет! – рявкнула Дунька. – Имеет!

Она подбежала к свекрови и оперлась руками о чайный столик,так что Фионе пришлось откинуться назад. Прямо перед Дунькиными глазами былащека, гладкая, молодая, очень свежая, и она вдруг подумала, что свекровь совсемне стареет – портрет Дориана Грея, черт возьми!..