стемнеет, — заторопился он. И подбадривающе улыбнулся на прощание: — Ждите новостей.

Но первым сообщил Петру новость Аверьян Глица. Пришел в субботу с ярмарки мрачный, возбужденный быстрой ходьбой и сразу же к Петру.

— Упаси боже, сынок, ходить сегодня тебе к реке, — предупредил, тяжело дыша. — Офицеры шныряют, разыскивая молодых гребцов на царские дубы.

— Каких гребцов? — не понял парень.

— Известное дело, не таких, как я, немощных, — утомленно опустился на скамью старик. — Сильных, крепких высматривают. Им, говорят, тыщи три людей надо, не меньше. Дубов нагнали пропасть, и каждый — как гора, не сдвинешь с места.

Аверьян пересказывал Петру еще какие-то ярмарочные слухи, а у парня перед глазами стояли только «дубы» — остроносые, вытянутые галеры, покачивавшиеся на Днепре под стенами Братского монастыря. Увидел их несколько дней назад утром. Они сверкали на солнце позолотой изысканных надстроек, голубовато-зеленым стеклом окон в фигурных рамах, радовали глаз — богатыми украшениями, разноцветными флажками, развевавшимися на мачтах. Петро насчитал семь больших галер и около восьмидесяти поменьше, выстроившихся вдоль берега аж до Оболонского залива. Отражались, мерцали в воде серебристые буквы: «ДнЪпръ», «Бугъ», «ДЪсна», «Сновъ», «СЪймъ», «Орелъ», «Донъ», «Кубань», еще какие-то неизвестные Петру названия — «Тавълъ», «Импетъ».

Тогда же узнал Бондаренко от знакомого лирника, которого часто встречал на Подоле, что спустили к Киеву смастеренные в далеком Смоленске суда, не загрузив их ничем, во время паводка и что отсюда они повезут царицу со всей ее свитой — князьями, графами и генералами — до самого моря, где уже и земля Российская кончается. Обо всем этом рассказал ему умудренный опытом лирник, исходивший землю из края в край, но о гребцах даже не заикнулся. «Не знал, наверное», — подумал Петро, слушая встревоженного Аверьяна Глицу.

«А что, если самому согласиться?» — мелькнула мысль вопреки предостережениям старика. И застучали маленькие молоточки в висках: увидел себя с веслами на речной быстрине. Лишь бы только туда, вниз, к морю!

Не спал до самого утра. И днем места себе не находил, пока не дождался Ивана.

— Вижу, допекли тебя, — крутанул головой Сошенко, выслушав Петра. — Что ж, браток, давай поразмыслим, с какой стороны подступиться к этим судам.

— Чего там размышлять, — неожиданно вмешался в их разговор Аверьян Глица, — спрячьтесь, хлопцы, и не рыпайтесь. На кой леший вам переться по доброй воле на эту каторгу?

— А кто же царицу к морю повезет? — невинным, как показалось Петру, голосом спросил Сошенко.

— Кто, кто... — проворчал старик, не уловив скрытую насмешку в простодушном вопросе. — Голова у него болит, подумать только!.. Найдется, кому везти. Без вас управятся.

— Без нас? — вспыхнули глаза Ивана. — Без нас ничего не выйдет, дедушка. Мы там нужны.

И трудно было понять, в шутку он говорит или всерьез.

Петро даже не ожидал, что так легко, без лишних проволочек и долгих расспросов, их возьмут в команду. Побаивался: не поверят выдуманной истории. Но все обошлось. Высокий моложавый офицер в зеленом кафтане с красными лацканами и в треугольной шляпе, увенчанной султаном из белых перьев, выслушал Ивана, кивнул и велел писарю занести их имена в реестр гребцов-волонтеров и препоручить обоих рулевому галеры «Сейм»...

На Печерске их остановил полицейский кордон. Из-за деревянного дворца графа Разумовского, посверкивая латунными наплечниками, выскочили на конях лейб-кирасиры. Следом за ними выкатилась запряженная шестериком раззолоченная карета с вензелем императрицы. Полицейские застыли как истуканы.

— С обедни возвращается. Слышал я, будто сам митрополит проповедь в Софийском соборе говорил, — прошептал кто-то за спиной у Петра.

Оглянувшись, увидел знакомого лирника, горбившегося рядом с болезненного вида человеком в войлочной шапке и латаной старой свитке на костлявых плечах.

— Проехала, то, может, и пустят теперь, — не замечая Петра, продолжал лирник. — Вон сколько людей собралось. Не будут же их держать здесь.

— Хотя бы уж смилостивились, — слабым голосом заговорил мужчина. — Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не имел. И в Лавру никак не попадешь. Князь, говорят, или хвальц-маршал какой-то живет там со всей челядью. Куда же нам, серым. И близко не подпускают.

Карета и гвардейский эскорт, оставив желтоватый шлейф пыли, свернули налево, к царскому дворцу. Оттуда донесся гром литавр, звуки роговой музыки. Люди, сдерживаемые полицейским кордоном, зашевелились, высыпали из боковых улочек и переулков на середину широкого проезда, по которому только что проскакали всадники.

— Куда прешь со своими латками?! — остановил мужчину в войлочной шапке караульный офицер, расставлявший свою команду поперек улицы. — А ну очистите проезд!

— Разрешили бы пройти, ваша милость, — вступился за бедолагу старый лирник. — Человек издалека на богомолье в Киев пришел. Обносился в дороге, так разве же он виноват?

— А здесь не монастырь, — грубо оборвал его караульный. — Поворачивайте, и чтобы духу здесь вашего не было, а то я церемониться не буду.

Петра всего опалило гневом. Будто не постороннему паломнику, который с перепугу попятился от разъяренного охранника, а ему лично была причинена кровная обида. Не помня себя, рванулся сквозь толпу к офицеру, но не успел сделать и двух шагов, как почувствовал выше локтя железную, цепкую руку Ивана.

— Остынь, браток, — предостерег тот тихо, придерживая Петра. — Нам нельзя ввязываться, здесь и застрянем.

Петр молча покорился товарищу, хотя так и не смог до конца погасить в себе возмущение. Если бы не Сошенко, он не пошел бы и на царское гульбище. Оно нужно ему, как жабе копыто! Да Иван уговорил: последний день в Киеве, рулевой не возражает. Грех не воспользоваться таким случаем.

Петру, конечно, и самому интересно было пройтись по городу, который он так толком и не видел, пребывая за монастырскими стенами. Если бы только меньше было полицейских кордонов да липких, подозрительных взглядов. Тогда не чувствовал бы себя таким униженным.

Они прошли вдоль сада, усиленно охранявшегося, миновали какое-то длинное, похожее на казарму строение и оказались на широкой площади, обрывавшейся с севера отвесной кручей на берегу Днепра. Поодаль, за липовой посадкой, золотисто-белым облаком виднелся дворец, к которому одна за другой подъезжали кареты, легкие пароконные коляски, ландо. А на площади, окруженной со всех сторон полицейскими, караульными солдатами, пчелиным роем гудела, колыхалась толпа народа. Ничего подобного Петру еще не приходилось видеть: на длинных канатах между столбами были развешаны небольшие кусочки колбасы, говядины, соленой и вяленой рыбы. На узких —