— Они полюбили тебя, Каша, — усмехнулся Цернциц. — А перед этим меня любили… Вообще диктаторов, террористов любят.

— За что?

— За то, что ты позволяешь им дышать, потреблять пищу, отправлять естественные надобности… Ты позволяешь им жить, а это не забывается, Каша! — Цернциц наслаждался растерянностью Пыёлдина и, похоже, решил добить его окончательно. Подойдя к краю сцены, Цернциц поднял руку, требуя тишины, а когда в зале воцарилось спокойствие, произнес заботливым голосом:

— Есть жалобы? Нарекания? Недовольство?

Зал загудел, но в этом гуле слышалось явное удовлетворение. И тут вышел в проход и солидно, не торопясь, поднялся на сцену представитель президента, как две капли воды похожий на самого президента.

— От имени коллектива заложников позвольте выразить глубочайшее уважение и благодарность за заботу, — Бельниц склонил голову в сторону Пыёлдина, давая знать, что он прекрасно понимает, кто здесь хозяин.

— Да, ладно… Чего уж там… ешьте.

— Должен вам сказать нечто важное, уважаемый Каша Константинович, — помня требования Пыёлдина называть его только Кашей, Бельниц решился добавить отчество, отчего имя у Пыёлдина получилось совсем дурацким.

— Слушаю!

— Возможно, это покажется вам странным… Однако тем не менее я уполномочен группой заложников на предмет уведомления вас в том, что вышеупомянутая группа…

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Пыёлдин, повернувшись к Цернцицу.

— Он робеет.

— Слушай, ты! Говори или отвали! — повысил голос Пыёлдин.

— Слушаюсь! Среди заложников… Если позволите именовать их именно так…

— Позволяю! — резко оборвал Пыёлдин.

— Появились добровольцы, — выдавил наконец из себя Бельниц. — Некоторые господа… В общем, они готовы предложить свои услуги.

— В качестве кого?

— Добровольцев.

— И что же они намерены делать?

— Все, — Бельниц склонил голову к плечу, отчего щека его плотно улеглась на воротник пиджака. — Возможен штурм Дома со стороны властей, возможны беспорядки в среде самих заложников…

— Ну? — насторожился Пыёлдин, и ствол его автомата вперился как раз в переносицу Бельница.

— Господа заложники попросили меня передать вам, что готовы с оружием в руках отстаивать святое дело свободы и демократии.

— Какое-какое? — Пыёлдин наклонился вперед, решив, что ослышался.

— Святое! — твердо ответил Бельниц.

— Каша, — Цернциц осторожно, но крепко взял Пыёлдина под локоть и отвел в сторону. — Не торопись отвечать. Это серьезно. Оружие в Доме есть, мы можем выдержать не только танковую атаку, но и вертолетную, даже ракетную… Все есть, Каша, а твои бандюги… Я не уверен, что они умеют обращаться с ракетами «земля — воздух» или «земля — земля»…

— Но если им дать оружие, они же нас перестреляют! Ты соображаешь, что говоришь?!

— Каша, — так же тихо и настойчиво продолжал Цернциц. — Они умрут за тебя.

— Не может быть!

— Точно, Каша… Не сомневайся.

— Что же это за люди, Ванька?!

— Нормальные люди… Ты в свое время вел себя так же… Ведь предложил начальнику тюрьмы поставить вышку? Зачем эта вышка? А для того она, чтоб никто из зэков не убежал. И он тебе поверил.

— Дурак потому что!

— Нет, Каша. Это норма.

— Но я же его обманул!

— Нет. Ты воспользовался изменившимися обстоятельствами. Вышку в конце концов поставят, и она будет еще долгие годы служить на благо зэков и охранников.

— Что же делать?

— Поблагодари добровольцев, скажи, что надеешься на них, при первой же возможности они получат оружие и займут свое место в рядах защитников Дома.

— И поверят?

— Конечно. Ведь ты скажешь правду.

— И им можно дать оружие?

— Они будут ненадежнее твоих бандюг.

— Ну, вы даете, ребята, — пробормотал Пыёлдин и подошел к краю сцены. Покачавшись с носков на каблуки, он поднял руку, прося тишины. — Значит, так… мне сообщили о том, что появились желающие взять в руки оружие и стать на защиту нашего общего дела… Поднимите руки, кто готов к этому?

Не успел Пыёлдин проговорить последние слова, как в зале дружно взметнулись несколько десятков рук.

— Ни фига себе! — потрясенно прошептал Пыёлдин. А вслух добавил: — Ну что ж… Благодарю вас. Это мужественное решение, и родина вас не забудет. — Последние слова выскочили из какого-то забытого анекдота, но именно они произвели на заложников совершенно неожиданное впечатление. Не менее сотни человек вскочили со своих мест и, кажется, были готовы взять автоматы немедленно. Их воинственные крики, потрясание кулаками, взаимные объятия напомнили Пыёлдину кадры из старых фильмов о войне, о защитниках отечества, о всенародной борьбе с вражескими полчищами. И он, не удержавшись, вскинул правый кулак над головой и прокричал, поддавшись общему подъему: — Наше дело правое, мы победим! Победа будет за нами!

Зал ответил ему дружным тысячеголосым «ура»!

Что делать, не было у Пыёлдина своих слов для таких случаев, и он вынужден был произносить слова, которые запомнились с детства. Но оказалось, что именно эти слова и действовали на людей сильнее всего. В зале поднялись со своих мест уже несколько сот человек, и чувствовалось, что они охвачены единым порывом и готовы тут же отправиться на боевые позиции у окон, лестничных пролетов, вентиляционных решеток.

Но наступил момент, когда Пыёлдин почувствовал, что смертельно устал. Все-таки его организм не был приучен к таким перегрузкам. Жизнь в камере была спокойной, размеренной и не требовала от него никаких усилий!.. Поэтому через двое суток после побега Пыёлдин почувствовал, что больше не может. Исчез азарт, кураж, когда он, полуприсев, выписывал вокруг заложников замысловатые коленца, рассекая их толпу на куски, как рассекают пирог за праздничным столом. И автомат, который совсем недавно, подчиняясь какой-то бесовской силе, неизменно устремлял свой черный взор именно в ту точку, куда смотрел Пыёлдин, тоже начал давать сбои — Пыёлдин с ужасом увидел, что его «калашников» безвольно уставился в пустое пространство окна.

Это его встряхнуло, он постарался собраться, усилия передались автомату, и тот, наполнившись энергией Пыёлдина, уставился в того человека, который в этот момент думал о Пыёлдине без должного уважения, больше того, он думал о Пыёлдине с презрением и ненавистью.

И Пыёлдин, бесхитростная душа, не задумываясь, даже с ленцой нажал на курок. Пуля вошла между бровями этого странного типа, который во время всеобщего ликования и единения оставался преступно равнодушным. Рухнув на красный ковер, он заметался в предсмертных судорогах, может быть, даже успел пожалеть о том, что так нехорошо подумал о Пыёлдине, но было уже поздно. Смерть настигла его в тот момент, когда он, разбрызгивая кровь во все стороны, колотился об пол простреленной своей головой.