Вершина горы, где стояло городище, представляла собой почти сплошной камень, покрытый слоем земли менее локтя глубиной. Довольно обширная, она вмешала с десяток дворов, где жили потомки князя Вятко, и две длинных обчины. С одного краю, где был самый крутой обрыв, стояло огражденное кругом из камней святилище: три дубовых идола и жертвенники перед ними. Выкопать в скале подпол, как это делали в Тархан-городце, было нельзя, подклет ставили на поверхность, и оттого здешние избы казались непривычно высокими, не то что у северян, где дерновые крыши жилищ, бывало, едва виднелись над поверхностью земли. Если там к входу приходилось спускаться, то здесь – подниматься по всходцам[36]. Ярдару еще в прежние приезды сюда это казалось очень забавным.

Прослышав о таком госте, Вратимир вышел встречать его на двор. Если чур посреди веси держал границу мертвых, то Вратимир, Истовитов сын, был его товарищем со стороны белого света: таким же крепким и надежным, но только пышущим жизнью. Ярдар не видел его лет пять, но за это время Вратим ничуть не постарел: довольно рослый и полный, он имел румяное широкое лицо, и на первый взгляд только волосы и борода, совершенно поседевшие, напоминали о его возрасте. Над широким лбом волосы, почти не поредевшие, расходились как бы двумя волнами или крыльями. Лоб ровно посередине пересекала длинная поперечная морщина, от одного виска до другого, и тоже слегка изгибалась над глазами, привыкнув повторять все движения бровей. В бороде волосы вились сверху вниз мелкими волнами, напоминая речные струи. Довольно темными оставались брови, огибавшие глазницу длинным полукругом; карие глаза в них сияли по-молодому, и такой же молодой была улыбка, открывавшая целые, ровные зубы, лишь потемневшие, но крепко сидящие на своих местах. Словом, все черты Вратимира жили в полнейшем согласии между собой, вид его веселил сердце еще до первых сказанных им слов, и Ярдар, едва на него глянув, почувствовал себя вознагражденным на малоприятный путь по непогоде предзимья. Не верилось, что настанет время, когда эти глаза погаснут, лицо усохнет, улыбка сгинет, и старший сын посадит старика на сани – «везти к дедам», как это здесь называлось, как поступали по их же собственной воле с одряхлевшими стариками, которые все никак не могли умереть и отправлялись для этого в лес, где грань миров ближе и легче проницаема.

– Будь жив, Вратимире! – Ярдар поспешно сошел с коня – неприлично старшего приветствовать с седла, если тот стоит на земле, – бросил повод Ждану и охотно, почтительно поклонился. – Я к вам с поклоном и с важным разговором.

– Будь жив, сыне! – Вратим подошел и обнял его. – Всегда добрым людям рады.

Вратим был не из тех, чьи мысли и чувства легко угадать, но Ярдар тем не менее отметил, что его появлением жрец и князь ничуть не удивлен. Будто ждал, хотя Ярдар не посылал предупредить о приезде. Так он же жрец, мелькнуло в голове, человек мудрый, сам за сто верст видит… Лишь чуть позже, когда домочадцы Вратима повели приезжих умываться с дороги, Ярдар сообразил: да ведь Амунд с его войском через эти края тоже проходил, и половину новостей Вратим уже знает. А догадаться, что ссора русов с хазарами будет иметь последствия, важные для этих пограничных краев, можно и не будучи самым мудрым мужем земли вятичей.

Здешние бани стояли внизу, у речки, и чтобы не ходить опять туда-сюда через всю гору, приезжие пока ограничились умыванием. В доме Вратимира Ярдара радушно встретила вся семья: сам Вратим, его вторая жена – крепкая и свежая женщина средних лет. Старшие сыновья Вратима, от первой жены были в тех же годах, что мачеха; из них трое жили тоже в Кудояре и пришли поздороваться с гостем. Среди них стоял и Заволод, смотревший на Ярдара с особенным любопытством и ожиданием. Позади старших толпилась молодежь – четверо или пятеро отроков и девиц, но их Ярдару было некогда разглядывать; он лишь отметил про себя, что если в былые его посещения эта ватажка напоминала стайку грибов-боровичков, то теперь поднялась и вытянулась, как стайка молодых березок на лядине.

В нем еще жили впечатления от пути сюда, через каменный лес на склоне; казалось, он, как в предании, прошел через ту темную чащу, что отделяет белый свет от Темного Света. И вот он прибыл на ту сторону, здесь его встречают… вроде люди, но не совсем. Не совсем такие. И от этого впечатления Ярдар не смог отделаться даже после того, как они поднесли ему хлеб, а он его принял, установив тем самым отношения «своих». Сам Вратимир, с его белыми волосами, веселыми карими глазами и дружелюбной улыбкой, казался ему владыкой того света, готовым щедро наделить всеми здешними богатствами отважного путника.

Войдя, Ярдар снял шапку и распахнул кожух; кто-то из отроков забрал его, и Ярдар, выпрямившись, с гордостью оправил свой новый пояс. Он носил его уже четвертый месяц, но так ему радовался, что пояс под кожухом грел его даже под ветром и дождем. Взгляды хозяев тут же метнулись к начищенным позолоченным бляшкам с изображением барса, готового к прыжку; лица слегка переменились, глаза распахнулись – не так тесно общаясь с хазарами, как веденцы и донские люторичи, здешние жители все же могли оценить честь, власть и почет, заключенные в этом поясе.

Вратим сам поднес Ярдару каравай – уже из нового жита, где в верхней корке было проделано отверстия и насыпана соль, а Добраня, его жена, подала ковш меда. Взрослые сыновья – уверенные, осанистые мужи, – взирали на гостя с мнимой невозмутимостью, а молодая поросль не скрывала любопытства. Тем не менее Ярдару сразу стало в этом доме хорошо: от всякого человека и от всякой вещи здесь исходило ощущение покоя и порядка, и улыбка хозяйки говорила, что она готова и к молодому гостю отнестись как мать, если он будет в том нуждаться. Давно потеряв отца, а с ним и единственного человека, чьей мудростью, опытом и разумением он мог пользоваться, не теряя достоинства, Ярдар, для себя самого незаметно, рядом с Вратимиром отдыхал душой.

В ответ Ярдар преподнес подарки дому: бронзовый светильник хазарской работы и сарацинскую чашу – глиняную, но покрытую яркой поливой. У славян такую делать не умели, поэтому сарацинские чаши высоко ценились. Разглядывая ее, даже Вратимир восхищенно охал, потом передал ее женщинам. Снаружи на чаше были нарисованы рыбы, но она была раскрашена и изнутри, причем