еще богаче: на стенках узор из каких-то ползучих ростков, а не дне – пляшущая женщина в широком красно-зеленом платье, с длинными черными бровями. Одну руку женщина уперла в бок, а в другой, поднятой над головой, держала кубок на ножке. Разглядывая это диво, хозяйка, девушки, две челядинки взвизгивали и смеялись от восторга.

Сели за стол – сам хозяин, старшие сыновья и Ярдар. Хозяйка и дочери-девушки подавали, а отроки уселись на лавку у двери и оттуда следили за беседой. За едой говорили мало и о самых обычных делах: об урожае на Упе и на Оке, о дороге, о видах на погоду зимой. Шла самая сытая пора: хлеб и овощ убраны, пришло время забивать скот, и только в самом бедном дворе не было на столе мяса. Подали кашу из полбы с репой и говядиной в самолепном горшке с широким горлом и более узким дном, соленые белые грузди, свиной студень, полбяной хлеб, ржаное пиво, пшеничные пироги с рыбой и с лесной ягодой. Ярдар всему этому – после того как хозяин дома покажет пример, а хозяйка настойчиво, три раза, предложит гостю, – воздавал честь; еще приятнее было, что деревянные миски на белую скатерть ставили тонкие девичьи руки.

Незамужних девушек у Вратима в доме оказалось две: одна была его дочь, как раз в тех годах, когда хорошие невесты выходят замуж, и вторая, чуть постарше – сестричада хозяйки. Глядя на них, особенно на Вратимову дочь, Ярдар невольно вспомнил, что сам опять жених. От вида этой девушки среди хмурого предзимья веяло весной – когда впервые чувствуешь запах оттаявшей земли, когда еще в реке у берега хрустят льдинки, но на высоких пригорках уже вылезает молодой лопух, и уже стоит на пороге тот день, когда мир наполнится одуряющим запахом первой листвы, смоченной первым теплым дождем и в лесной чаще раскроются нежные белые цветы, будто жемчужины в зеленых ладонях плотных листьев… Хорошо воспитанная, девушка ни разу не взглянула ему в лицо, не поднимала глаз от стола, двигалась неслышно, и на лице ее с тонкими чертами отражался уверенный покой, полный достоинства и чуждый всякой игривости. У Ярдара сердце билось от волнения, когда он украдкой рассматривал ее светло-русую косу, серебряные колечки на очелье, с тремя обращенными вниз лучами, собранными из шариков зерни – в Тархан-городце такие имелись только у самых старых женщин, видно, от бабок ей достались, – узкую отделку узорного красного шелка на белой вздевалке, короткую низку бус, темно-синих стеклянных и белых хрустальных, с тремя подвесками из старых, потертых шелягов. Да если бы увидели эту девушку те эмиры, при которых чеканили шеляги, отсыпали бы серебра столько, сколько она сама весит. Ярдар знал, что таращить глаза на чужих дев неприлично, старался сосредоточиться на беседе с хозяином, но стоило ей пройти близ стола, как взгляд его сам собой следовал за нею. Трапеза еще не окончилась, а в нем уже окрепло ощущение, что у Вратима он нашел больше, чем искал.

Но вот горшки, блюда и ложки убрали, девушки унесли их в бабий кут и стали мыть, на столе остались пироги и хазарский высокий кувшин из блестящей меди – его когда-то подарил Вратиму Ярдаров отец, и в нем подали пиво. Перед Ярдаром поставили серебряную чашу, но сыновья Вратима пили из обычного деревянного корца, а Вратим – из старой берестяной чашки с резьбой, однако его уверенная повадка и эту чашку делала какой-то особенной.

– Я вижу, боги тебя почтили новой честью, – Вратим указал на Ярдаров пояс. – Видно, у тебя есть и иные новости, кроме тех, что твой человек летом привозил?

– Неужто где-то в битве отличился? – подмигнул ему Заволод.

Кудояр был самым дальним местом, куда добрался Ольрад, провожая Амунда; здесь кузнец простился с бужанами и повернул обратно на Упу. А значит, здесь уже знали все, что было известно в Тархан-городце до приезда Азара.

– Мой человек сказал, вы Амунда плеснецкого с честью принимали?

– Истинно так, – кивнул Вратимир. – Нам он зла не чинил, а до его раздоров с хазарами нам дела нет. Отчего же не послушать человека, коли он в дальних краях побывал и чужие земли повидал?

Ярдар взглянул на поданную ему чашу: она была не хазарской, а явно сарацинской работы, с вычеканенными изображениями круторогих козлов. Заметив его взгляд, Вратим улыбнулся и кивнул: да, подарок. Амунд, как человек щедрый, охотно делился добычей со всеми, кто показал себя его другом.

– А поведал он вам, что у них с хазарами вышла рать?

– Поведал. По его словам, бесчестно с ним хакан обошелся – был уговор пропустить русов с добычей, а на них конные напали нечаянно. Или не так?

– Хакан сильно гневен на русов за ту битву, – на этот вопрос Ярдар предпочел не отвечать. – У нас был Азар-тархан. И объявил нам волю хаканову: торговый мир порушить, русов через свои земли не пропускать и никакой помощи им не подавать.

– Амунд говорил, что так будет, – уже без улыбки кивнул Вратим. – И что же, вся торговля теперь прахом пойдет?

– Не о торге хакан думает нынче.

– О чем же?

– Нынешней зимой хакан посылает войско на запад, – прямо сказал Ярдар. – Собирает дружины от хазар, буртасов, булгар, от северян и вятичей. И от нас. Азар-тархан повелел и к вам доставить весть. Хакан предлагает вам, вятичам оковским, встать к его стремени боевому.

– На кого же он пойдет? – изумленный Вратимир поднял брови.

Его сыновья молча подались вперед, а у Заволода приоткрылся рот и загорелись глаза.

– На радимичей для почину. Ты знаешь, что Олег киевский беззаконно те земли под руку взял, а ими испокон веку хаканы владели. Еще при дедах, когда сам Киев и поляне платили хаканам дань! Но нынче иссякло терпение хакана, бог не велит ему больше это беззаконие терпеть. Хакан вернет под свою власть и радимичей, и самих полян. Сейчас сам бог указывает, что прошло время Олегово! – торопливо заговорил Ярдар, видя, что Вратимир хочет ответить. – Амунд говорил вам, что в той битве у Олега пал сын единственный? Грим конунг, как они его называли, он был главным вождем похода, ему подчинялись все русы, южные и северные. Но он пал под ударами арсиев, и русы даже не смогли вынести его тело!

Об этом Амунд в Тархан-городце не рассказывал, но Ольрад, проведший среди его дружины более десяти дней, из разговоров узнал больше.

– Удача покинула Олега киевского! – горячо продолжал Ярдар. – Он лишился и сына-наследника, и добычи, и лучшей