– Началось.

Мы взбираемся на холм, пикап Уэсли материализуется на поле всего метрах в ста от нас, точно мираж.

Мерное постукивание капель превращается в ливень, волосы пристают к лицу и шее, одежда намертво прилипает к телу. Потемнев от влаги, кудри Уэсли спадают на щеки, лезут в глаза.

– Холодно-холодно-холодно! – пищу я, припустив вперед изо всех сил. Уэсли бежит рядом, но, даже несмотря на то что весь груз несет он, мне кажется, он сдерживает себя. Если бы он не подстраивался под мою скорость, уже давно был бы у пикапа.

Уверенная ладонь мягко подталкивает меня в спину. Сорок метров.

– Надо было в палатке оставаться, – запыхавшись, кричу я. – Еще на ночь. Не промокли бы! Не так хотя бы.

– Не знал, что такой вариант был, – отвечает он, крепче обхватывая меня за талию – кажется, бессознательно.

– Наверное… – Дыхания не хватает, слова выталкиваются с трудом. – Все же не могли. Еды мало.

– Я бы нашел ягоды.

– На ягодах не продержишься. Я видела, сколько ты ешь, тебе нужно было б собрать килограммов десять.

– Мне ничего не нужно.

Странная фраза. Поворачиваюсь к нему, но мы наконец добегаем до пикапа, и он рывком открывает мне пассажирскую дверь. Вокруг всех четырех колес собираются лужи, я уже примериваюсь перепрыгнуть и залезть, как Уэсли ловко подхватывает меня за талию и сажает внутрь. Затем забрасывает наши рюкзаки в багажник и за одну секунду оказывается с другой стороны. Когда он наконец захлопывает за собой дверь, вымокший до нитки, мы просто сползаем по сиденьям, приходя в себя, тяжело дыша. Дождевые капли колотят по металлу, окнам, – и слышится гораздо громче, чем снаружи.

Когда я снова открываю глаза, он смотрит на меня. Конечно же, его футболка мокрая настолько, что почти прозрачная, и облепляет каждый мускул. Взгляд против воли опускается на его грудь, глубоко вздымающуюся, и я пытаюсь это движение скрыть, но уже поздно. Мои мысли понятны без слов. Глаза Уэсли вспыхивают, точно ударившая следом молния. Я теряюсь в глубине бушующих в них чувств, и по всему телу прокатывается нервный жар. Если бы кто-то смотрел на нас сверху, думаю, заметил бы, как у окон машины начинает клубиться дымка, точно в хрустальном шаре с двумя людьми, чья судьба решена окончательно и бесповоротно.

Он протягивает руки и медленно, осторожно снимает с меня очки. Я ошарашенно наблюдаю, как он задирает полу футболки, открывая пару сантиметров золотистой кожи, и протирает мокрые стекла. А потом отдает их обратно, коснувшись моих заледеневших пальцев своими, теплыми.

Не знаю, что вынуждает меня сделать это, но я тоже тянусь к нему. Дотрагиваюсь до щеки, ловя скользящую по ней капельку дождя, прослеживаю пальцем мокрую дорожку до губ. Он смотрит на меня из-под опущенных ресниц, прекрасные глаза точно темные омуты. Под ними залегли тени, отчетливо заметные в тусклом свете.

Воздух разрывает раскат грома, и мы поворачиваемся к лобовому стеклу. Уэсли, тяжело сглотнув, заводит пикап.

Мы едем.

Кожей я ощущаю движение каждой молекулы воздуха. Тучи в небесах – вихри пурпурного и зеленого, будто с картинки из книги сказок, такие невозможно яркие и слишком насыщенные цвета. Высокая трава прижата к земле, бесконечными волнами растянувшись от нас до «Падающих звезд». Здесь, в закрытом пространстве пикапа Уэсли, с работающими на полную мощность отоплением и вентилятором, снаружи может быть хоть конец света.

Уэсли начинает тормозить, хотя поместья еще даже не видно. Наконец мы останавливаемся совсем. Сейчас у него такое выражение, что вокруг исчезают все звуки, шум как по волшебству остается где-то там, за пределами нашего хрустального шара.

– Это ложь, – тихо произносит он.

Руки немеют, видимо, кровь потоком устремилась к голове.

– Что ложь?

Он смотрит прямо перед собой, мертвенно-бледный, если не считать яркого румянца на щеках и красных пятен под щетиной. Смотрю в ту же сторону, пытаясь понять, что же он видит. Уэсли чуть наклоняется, рука с побелевшими костяшками переводит переключатель передачи в режим парковки.

– Что-то не… – начинаю спрашивать я, но тут Уэсли без предупреждения отстегивает ремень безопасности и выходит из машины. Он хочет сбежать.

О нет, он в самом деле хочет убежать.

Но не убегает. Широкими шагами огибает капот, направляясь прямо ко мне. Мир замирает, я больше ничего не вижу, только как на мгновение напрягается его предплечье, когда он распахивает мою дверь.

Ничего не понимая, я уже готовлюсь задать следующий вопрос.

Очень бережно он обхватывает мое лицо ладонями. Под яростной силой взгляда почти черных глаз, таких черных, будто голодные зрачки выпили всю радужку, я обмякаю на сиденье. Это все тот же Уэсли, трогательный и неуверенный, но сейчас он во власти чего-то нового: твердой как сталь решимости. Уэсли упоминал, что порой ему нелегко даются слова, но губам не обязательно что-то произносить вслух. Сейчас достаточно поцелуя.

На мой вопрос он просто закрывает глаза, и я уже не успеваю удивиться, какой это поцелуй – «Ты мне нравишься, наверное», или «Я слегка тобой увлечен». Это невероятная сила, от которой подгибаются колени, сила, забирающая дыхание, сталкивающая нас обоих с обрыва.

Он нажимает на кнопку ремня безопасности и привлекает меня к себе, я жадно прижимаюсь как можно ближе. Обхватываю его за шею, и жест такой естественный, знакомый, хоть руки тут же намокают под дождем, а в волосах запутывается туман. Запрокинув голову, я мечтательно улыбаюсь ему, его губам.

– Прости, – выдыхает он, отстраняясь и тяжело дыша. – Я должен был… Должен…

Я не даю ему закончить, до земли еще далеко лететь.

Притягиваю его обратно, и Уэсли сначала напрягается, но потом будто отпускает себя, расслабляясь. У него вырывается тихий вздох, точно как когда задуваешь свечу. Он хочет того же, что и я, никаких шансов неправильно понять. Целуя его, я чувствую себя могущественной. Сейчас командир – я, даже когда теряюсь и мешкаю. Промахнуться здесь нельзя, просто мишени могут меняться.

Наконец-то я могу сделать то, чего так сильно желала несколько недель – зарыться в его кудри. Благодаря дождю пряди скользят меж пальцев, от влажности запах шампуня становится сильнее. Его губы точно чистый атлас, везде, кроме полумесяца чуть более жесткой кожи, там, где зубы многие годы впивались в нижнюю губу. Беспокойство. Нервы. Себя он наказывает, но до боли нежен со мной.

Мы переводим дыхание, подстраиваясь, привыкая к новым ритмам. Неловкость Уэсли заметна, возможно, он сравнивает наш поцелуй с тем, каким его себе представлял, а я лишь хочу, чтобы он знал, как сильно мне понравилось – именно так, и не иначе.

Не важно, с каким напором, под какими углами мы касаемся друг друга, или насколько он уверен в себе. Важно только, что он полностью отдался этому чувству.