– Прости, – шепчет он.

– Все в порядке. – Ох, это правда. Как мне хочется, чтобы он сделал это снова!

Напоминание о кафе вызывает инстинктивную реакцию: луч розового света скользит по прозрачной крыше палатки, затем исчезает, точно сигнальный вращающийся огонь на маяке. Я уже чувствую запах сахара и муки, различаю первые едва уловимые нотки, доносящиеся из музыкального автомата, который всегда играет мои любимые песни. Я знаю, где мои воображаемые клиенты с размытыми лицами будут ждать, недвижимые, словно в музее восковых фигур, где все оживают, только когда я поворачиваю ручку и вхожу. Внутреннее спокойствие всего в одном шаге, перед таким приглашением невозможно устоять.

Но я все же пробую, и розовый луч света, очерчивающий профиль Уэсли, исчезает в ночи, точно изгнанный дух.

– А ты правда думаешь о куче овечек-Мэйбелл?

– А ты правда хочешь знать? – низким и опасным голосом уточняет он.

Да.

Нет.

Это просто праздник дурацких идей. Нет, не начинай ничего, что не можешь закончить, велю я себе. Мы живем вместе, и этот факт не изменится, какие бы сожаления ни терзали меня наутро, при ярком свете дня. Я не поставлю под угрозу свой покой, карьеру мечты – и все ради мужчины. И неважно, каким удивительно нежным он оказался в своей ледяной ракушке.

– Нет, – наконец неуверенно решаю я.

Уэсли молчит, и в темноте это расстраивает еще больше. Не могу понять по его лицу, разочарован он или воспринял мой ответ с облегчением.

Ох, этот страх перед напряженной тишиной, чтоб его.

– Твоя спальня прямо над моей.

– Я заметил.

– Как? – слишком быстро спрашиваю я и чуть ли не сажусь в своем мешке, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься с расспросами.

– Ты закрываешь окно в три утра, когда начинает холодать.

– Прости. Не знала, что так громко хлопаю.

Мне нравится, что воздух в комнате всегда свежий, но он прав, к середине ночи я замерзаю и приходится вставать.

– Не громко. Я просто плохо сплю, поэтому в три часа ночи в любом случае обычно на ногах. Поэтому и слышу. – Он укладывается поудобнее, мешок шуршит. – В каком-то смысле это приятно. Я не чувствую себя… в полном вакууме.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Не уверена, захотела бы я теперь вообще жить в этом доме в одиночку. – Облизываю губы. – То есть я не против, но когда рядом есть кто-то еще, и зная, что вместе лучше… – замолкаю, не представляя, как лучше закончить предложение, и что-то бурчу под нос.

– Нет, я понимаю, что ты имеешь в виду. – Теперь мы повторяем друг за другом, и оба разражаемся хохотом. Напряжение спадает.

– Когда я ребенком ходил в походы, спал в такой же палатке, – рассказывает он. – Отказался участвовать в игре на доверие, а вожатые сказали родителям, что я агрессивный.

– Еще бы, – хихикаю я.

– Хочешь назвать меня агрессивным? – шутливо-строго возмущается он.

– Тебя? Не-е-е-е-ет, никогда. Ты с самого начала был принцем. Сперва пытался убедить меня продать мою половину поместья, завтракал в семь, потому что я вставала в восемь – и даже не говори, что ты это не специально…

– Хорошо, хорошо, – перебивает меня он, пока я не разошлась окончательно. – Извини. Я долго привыкаю к новым людям. И оказалось еще тяжелее потому, что Рут меня о тебе не предупредила. У меня не было возможности подготовиться.

– Наверное, со временем я начала тебе больше нравиться. – Знаю, звучит самодовольно. Так и есть. Тыкаю его под ребра, и он дергается. Смеюсь, слегка злорадненько, но поделать с собой ничего не могу.

Он тыкает меня в ответ.

– Это как с лягушкой: если бросить ее в кипящую воду, она выпрыгнет. А если нагревать воду медленно, лягушка привыкнет и останется. Ты уже кипела, когда меня в тебя бросили.

– Прошу прощения. Я же не виновата, что такая горячая.

Над шуткой он не смеется.

– Стало проще справляться. Сейчас я уже не против кипящей воды.

Мы замолкаем, но в этот раз тишина естественная – хотя, если посветить фонариком в окружающую нас темноту, станут видны сотни невысказанных слов. Открываю рот, пытаясь подобрать нужные. Большую часть времени я будто живу глубоко внутри себя, очень глубоко – так далеко от собственного голоса, что сама едва его слышу, не говоря уже о других. Раньше мне говорили, что я смешиваюсь с толпой, меня сложно заметить и легко переспорить и уговорить. Но с тех пор, как я осознала, что Уэсли меня замечает, я будто выплыла на поверхность себя и там и осталась. Видеть мир так близко непривычно, как и знать, что могу влиять на окружение, действительно жить в собственной жизни. Изматывающее ощущение. У меня нет необходимых ресурсов на более лестную версию себя, и стоит мне хотя бы попытаться быть очаровательной и привлекательной, как я наталкиваюсь на препятствие. Я – самая простая версия Мэйбелл.

– Ты уже закончила считать овец? – спрашивает он.

– Теперь это целая орава Уэсли, один за другим несутся через поле. В смокингах.

– Я совсем не против. – От этой улыбки в его голосе я тоже улыбаюсь.

– А ты все считаешь разных Мэйбелл?

– Нет, определенно нет. Так я бы никогда не смог уснуть.

Если сейчас начать в этом копаться, в итоге сама себя этой лопатой и пришибу.

– Смотри, вон пояс Ориона, – поднимаю руку к небу я.

– А вон Малая Медведица. – Он тоже поднимает руку, так, что она легонько касается моей. Я чуть придвигаюсь. Он тоже придвигается.

– В Пиджен-Фордже звезд гораздо меньше.

– Ограниченная видимость, – соглашается Уэсли. Какое-то у него предубеждение против больших городов.

– Это телевизионная сеть небес, HBO. Starz[8], – произносим мы вместе и смеемся над банальной шуткой.

Немного отклоняю руку назад, растопырив пальцы, и он повторяет мое движение, касаясь, замирая. Интересно, смотрит ли он сейчас на наши руки, как и я, прислушиваясь к предательскому стуку моего сердца?

– Я вижу букву W, – говорит он.

Наклоняю голову набок, сокращая расстояние между нами – совершенно случайно.

– Уверена, то, на что ты смотришь, просто «М» вверх тормашками. – Оба одновременно опускаем руки, продолжая касаться пальцев друг друга, не делая попытки отодвинуться.

Он поворачивается ко мне, дыхание шевелит волосы у меня на макушке.

– Хорошо, пусть в этот раз будет по-твоему.

Никак не могу заставить себя расслабиться, я так стискивала зубы, что теперь и челюсти болят. Лицо, несмотря на холодный воздух, горит, а все тело, наоборот, закоченело. Дорога обратно будет сущим наказанием.