Я хочу всего, всего, что могу ощутить с ним, хочу знать каждую веснушку, каждую черточку.

Его поцелуй как фейерверки южной летней ночью на День независимости. Цикады, спирали дыма от зажженных шутих, все шипит, взрывается искрами, огнем.

Капелька пота скользит по виску. Какие же у него руки… Уверенные, бережные, одна аккуратно удерживает мою голову, другая никак не может определиться между шеей, талией и бедром. Все даже лучше, чем я мечтала, а мечтала я очень много.

Он чуть отклоняется назад, брови хмурятся, к желанию примешивается беспокойство – он все еще сомневается, правильно ли поступает.

– Еще, – шепчу я ему на ухо. Уэсли вздрагивает всем телом, но эта складочка меж бровей разглаживается, и он меняет нас местами, сам садясь на сиденье, а меня притягивая на колени. Приходится наклониться, чтобы не стукнуться о крышу машины, и места для нас обоих внутри недостаточно, так что мы оставляем дверь открытой, впуская ледяные потоки дождя.

Пальцы замирают у подбородка, и это прикосновение будто лишает его сил. Он откидывает голову назад, кадык нервно вздрагивает, и я целую и его тоже. Уэсли дышит все более рвано и поверхностно, взгляд остекленел, на щеках цветут розы.

«Мне нравится здесь», – решает его рука, обхватывая мое бедро, нажимая на чувствительную ямку, где соединяются мышцы. У меня вырывается непроизвольный стон, и ладонь на бедре распрямляется, надавливая сильнее. Прижимаясь к нему, ощущаю, как он напряжен. Кожа горит, несмотря на разбегающиеся мурашки. Никогда еще я не ощущала все вокруг с такой ясностью и четкостью, и это чувство накрывает меня с головой, сжигая.

– Я совсем разучился, – признает он, кашлянув. – Да, я никогда ни с кем не спал, но целовался. Правда, это было очень давно.

– Все идеально, – заверяю я. Это поцелуи не Казановы, вкрадчивого, уверенного в каждом отточенном шаге. Меня целует Уэсли, и это новый идеал.

Мы заново знакомимся друг с другом нежными изучающими касаниями, пока дождь не прекращается, пока губы уже не начинают болеть, а тело – требовать большего. Но мы постепенно успокаиваемся сами, оба зная, что это поцелуй, только поцелуй. Остается только гадать, захочет ли он чего-то большего со мной, зайдем ли мы дальше, чем сейчас. Пытаюсь вспомнить, почему это была плохая идея. Прямо сейчас кажется, что плохих идей не существует.

В конце концов я соскальзываю с его колен, и мы выныриваем в совершенно новом мире, уже не том, где когда-то бежали к машине под дождем, и оба не можем понять, куда попали.

Вернувшись за руль, он садится даже прямее обычного. Поглядывает в верхний правый угол лобового стекла, на что-то в небе, отвлекшее его тогда, но я уже не могу отвести глаз от его лица. Он выглядит очаровательно измотанным.

Уэсли Келер определенно что-то чувствует ко мне. Не знаю, насколько сильно или глубоко, но это совершенно точно.

Шаткий, отчаянный план прятаться от Уэсли, пока не утихнут мои чувства к нему, оказывается с подвохом, и не одним. Во-первых, очень сложно делать как лучше, когда хочется прямо противоположного. А хочу я снова оказаться с Уэсли и повторить тот поцелуй. Если в обозримом будущем мы собираемся жить под одной крышей и платонически дружить, вряд ли такой вариант подходит. Мне нужна дистанция. Нужно пространство. На завтрак у меня должны быть огромные миски безвкусной сытной моральной стойкости.

Едва зайдя внутрь, я хрипло сообщаю, что мне нужно в душ, он отвечает, что ему тоже, и мысли тут же начинают крутиться в определенном направлении. Направлении с уютными нишами, где любовникам никто не помешает срывать друг с друга одежду. В «Падающих звездах» таких предостаточно. Воображение тут же подсовывает картинку Уэсли под водопадом, похожим на тот, что на нашей фреске. Как он выглядит без одежды, я не знаю, поэтому в качестве основы представляю «Давида» Микеланджело, чья нижняя часть прикрыта виноградной гроздью пенных пузырьков, лопающихся один за другим. Только собирается лопнуть последний, как я врезаюсь лицом в дверь и хватаюсь за пострадавший нос.

Теперь все зависит от него. Очень рассчитываю, что Уэсли снова закроется в себе, опять станет с угрюмым видом ходить туда-сюда и отвечать односложно. Немного повредничать ему тоже не помешает. Может, он оскорбит что-то, к чему я питаю нежную любовь, как пластиковые цветы, которые я засунула в каждую трещинку и скол в доме. Тогда я перестану проводить бессознательные часы с полуночи до восьми утра на улице Красных фонарей в собственном подсознании, на кушетке, позируя для него, как одна из этих французских девиц. Наше притяжение должно испариться без следа. Только так можно спасти эти отношения.

Уэсли – никакого почтения! – не собирается строить профессиональные отношения и благополучно жить в гармонии. Этот безжалостный саботажник неспешно входит в гостиную, как раз когда я вытягиваюсь на диванчике с горячим шоколадом и пультом, намереваясь провести вечер с «Правилами моей пекарни». А он будто специально решил проверить мою выдержку в этом своем кремовом кардигане крупной вязки с узором «в косичку» и темно-серых шерстяных брюках, которые вряд ли надевал больше одного раза. А еще он побрился, и до меня доносятся едва уловимые нотки одеколона, которым он никогда не пользовался. И даже волосы с особой тщательностью пригладил. А я в ярко-розовом комбинезоне и шали с блестками – этакая прикольная няня, которая посидит с его двумя детьми, пока он ходит на изысканные свидания с губернаторшами штатов.

– Эй. В смысле, привет, – с какой-то неловкой искренностью говорит он и проводит рукой по уложенным волосам, тут же сводя все усилия на нет. Ох ты ж, а вот так даже сексуальнее.

Это нечестно.

Уэсли неторопливо подходит ближе, даже не замечая, в какой опасности сейчас находимся мы оба. Прищурившись, смотрю на него со своего красного бархатного диванчика.

– Привет.

– Как дела? Ты…э-э-э… – Мельком взглянув на телевизор, он проводит рукой по стопке книг Вайолет на полке рядом. – Смотришь Нетфликс? – Он начинает аккуратно расставлять книги ровно. «Позволь любви найти тебя». «Как забыть герцога». «Неисправимая сваха».

– Да, – осторожно подтверждаю я.

Он рассеянно кивает, вертя в руках искусственный подсолнух, который я воткнула в трещину в стене. Искусственные цветы для него как личное оскорбление.

– Если хочешь, я посажу для тебя живые.

Вот он, момент, когда я должна уничтожить себя в его глазах. Что бы Уэсли ни увидел во мне сегодня, что-то, заставившее его остановить машину и наброситься на меня с поцелуями, должно исчезнуть. Прощай, ощущение самой настоящей близости в моей жизни. Прощай, очаровательный медведь, который протирает мои очки своей рубашкой и завязывает мне шнурки. Я тебя никогда не забуду.

– Пластиковые цветы мне нравятся больше живых.

Тут он должен зашипеть и перекреститься, но ничего не происходит.

– Чудовище, – ласково отзывается Уэсли, крутя жесткие лепестки. Потом вставляет подсолнух на место. – Наверху есть несколько шелковых цветов. Принесу тебе сюда.