это написано, ставит в тупик уже не одно поколение ученых. Несмотря на значительные затраты времени и ресурсов, ни лингвисты, ни криптографы, ни даже правительственные учреждения по всему миру до сих пор не смогли расшифровать его.

Главный библиотекарь тоже подхихикивает, но быстро переходит на профессиональный тон:

— В бумагах миссис Бивел много такого, чего нам не удалось разобрать. И это обусловило форму каталогизации ее документов. Нам пришлось группировать их, исходя просто из формата и размера, а не тематики. Так что мы заранее приносим извинения, если вы обнаружите, что содержимое коробок довольно-таки неоднородно.

Я сажусь за один из столов, вынимаю записную книжку с карандашом (чернила здесь запрещены) и жду, пока принесут коробки.

2

Как мне и сказали, я вошла через служебный вход и попала в небольшую приемную для персонала, где мне предложили присесть. Я была рада оказаться в этом промежуточном пространстве, прежде чем перейти в жилые помещения. Одна из горничных представила меня мисс Клиффорд — экономке, моложавой женщине с самым радушным обхождением; она предложила мне чашку чая, но я так нервничала, что отказалась. Она все равно подала его мне, назвав меня «душечка».

Вошел дворецкий, похожий на актера, играющего дворецкого, и назвал мое имя, обращаясь не ко мне, а к комнате, затем развернулся и вышел. Мисс Клиффорд забрала у меня чашку и подала знак следовать за ним. Дворецкий провел меня через вестибюль, вверх по лестнице, а затем узким коридором. Все это напоминало театральное закулисье. Он ни разу не оглянулся убедиться, что я иду за ним. Наконец мы вошли в дверь, обитую сукном, и оказались собственно в доме. Едва ступив на ковер, я почувствовала себя нарушительницей. Мы пересекли нескончаемый салон. Дворецкий постучал в дверь и пригласил меня в кабинет Бивела.

Когда я вошла в его замкнутое, но внушительное пространство, хозяин меня тепло приветствовал. Мы обменялись любезностями, и он попросил меня сесть за стол с пишущей машинкой.

— Прежде чем мы начнем, — сказал он, доставая какие-то бумаги из приставного стола, — мы должны соблюсти одно важное юридическое условие. Вам нужно подписать эти бумаги. В них говорится, по существу, что ни при каких обстоятельствах вы не будете обсуждать, сообщать или комментировать ничто из того, что услышите здесь. Я решил вручить вам этот документ лично, чтобы подчеркнуть, насколько серьезно отношусь к этому вопросу. Если вы будете следовать этим правилам, вам будет совершенно не о чем беспокоиться. Этот документ никоим образом не скажется на вашей жизни. Но, боюсь, мы сможем продолжить не раньше, чем вы его подпишете.

Я подписала все бумаги, не читая. У меня не было выбора, к тому же в то время я и не думала разглашать никакие его секреты.

Вполне возможно, что это соглашение до сих пор обязывает меня соблюдать конфиденциальность. На сегодня в ходе изучения архива Бивела мне еще не попадался этот документ. Адвокат по наследству сказал мне, что юридическая фирма, получавшая оплату в те годы, больше не существует. И дальше этого я не стала ничего выяснять.

— Теперь вы прочитали эту книгу. Не стоит обсуждать ее. Я знаю, что вы сумели понять, просто посетив мое рабочее место, что я серьезный бизнесмен. Мы, конечно, поговорим об этом подробнее. Но я уверен, вы теперь видите, как оправдан мой гнев и как быстро мы должны работать. Вопросы.

— Никаких.

Я поняла, что было бы неумно задать хотя бы один из бессчетных вопросов о связи романа Ваннера с реальной жизнью Бивела.

— Хорошо. Вот как мы сделаем. Я буду вам просто рассказывать свою историю, как получится. Вы будете ее записывать и, по мере необходимости, перестраивать предложения, чтобы было складно. Устранять повторы и противоречия. Выстраивать события в прямой последовательности (вы же знаете, как в разговоре человек перескакивает с одного на другое). Следить, чтобы среднему читателю ничто не показалось слишком резким или размытым. Возможно, добавлять местами красноречия. Знаете, все эти доработки. Просто чтобы гладко читалось. За мной, естественно, история, но все мелочи и лоск будут за вами.

— Конечно.

Соглашаясь на эту работу, я не рассчитывала, что мне придется править его стиль и фактически писать за него книгу. Но решила, что все прояснится по ходу дела.

— Я также полагаюсь на вашу… женственность в эпизодах, касающихся миссис Бивел.

Я кивнула, не вполне понимая, чего от меня ожидают.

— И, раз уж я упомянул жену, есть один наиважнейший вопрос, касающийся романа, который вы прочитали. Вы всегда должны помнить об этом. Как я уже говорил, моя жена никогда не страдала никаким психическим расстройством. Милдред была безмятежной женщиной с ясным умом. Как можно было вот так опорочить кого-то настолько доброго и беззащитного? Это как высмеять ребенка. — Он выдержал паузу и поднял взгляд в угол, где стена сходилась с потолком, а потом посмотрел на свои руки. — И как можно было намекать, что я хоть в малейшей степени несу ответственность за ее смерть? Как смел этот писака даже помыслить, не говоря уже о том, чтобы напечатать, что я мог подвергать ее какому-то безумному медицинскому эксперименту? Вы должны понимать, насколько мне невыносимо существование этой байки. — Его взгляд обратился на меня, чтобы сказанное хорошенько отложилось у меня в уме. — Она действительно умерла в швейцарском санатории. Но я потерял ее из-за рака.

— Я так сочувствую.

Он поднял ладонь в знак молчания.

— Это лишнее. За работу.

— Сэр, если вам все равно, я бы лучше сидела там, на том диване. Мне не понадобится машинка. Я буду стенографировать и перепишу все позже.

Такого он не ожидал.

— Я думаю, что разговору, как вы это обозначили, пойдет на пользу не слишком официальная атмосфера, — сказала я.

Вдумчивая пауза.

— Ну хорошо. Если так вам будет удобнее. — Он указал на диван и уселся в кресло напротив. — Давайте начнем.

3

Когда я выходила из дома Бивела, дворецкий вручил мне конверт и сказал, что это моя первая недельная зарплата, авансом, вместе с деньгами на предварительные расходы. Возможно, мне понадобится новая пишущая машинка и канцелярские принадлежности. А возможно, не помешает новая одежда? Помню, как он смаковал свою бестактную тактичность при словах об одежде.

Я перешла Пятую авеню и присела на тихую скамейку в парке, чтобы проверить содержимое конверта.

Мое воспитание приучило меня считать деньги чем-то грязным. Физическая грязь засаленных, мятых бумажек по доллару и пять, с которыми я обычно имела дело, указывала на грязь моральную, поскольку купюры буквально были