имена, лишь бы сделать приятное. И не стану говорить ничего, чтобы успокоить тебя.

Когда я пошла дальше, слыша, как Джек хмуро плетется чуть позади, я отметила, что произнесла эти последние предложения совершенно спокойно, без всякого выражения. Прямо как Эндрю Бивел.

4

Когда я пришла к Бивелу в следующий раз, он был простужен. Тем не менее нашу встречу отменять не стал. Он сказал, что раз он болен, то может без угрызений совести тратить время на «эту муру» вместо настоящей работы. Время для простуды было нарочно не придумаешь — жаркое, влажное нью-йоркское лето.

Я вручила ему напечатанную стенограмму нашего первого сеанса. Я думала, что свела его рассуждения к четким, точным предложениям. Текст звучал, как мне казалось, по-мужски. Он передавал пренебрежение к стилю, что служило сдержанным, но решительным опровержением романа Ваннера. И ни в чем я не отступала от фактов, которые Бивел изложил в своем рассказе.

Он прочитал страницы тут же. Мне показалось, что он читает слишком бегло, чтобы оценить мою тонкую строгость.

— Право слово, — сказал он и высморкался; он потел; возможно, был недоволен. — Вы все записали весьма точно. Факты, по существу, на месте. Потребуется небольшая правка. Мы займемся этим. Проблема в том, что это не отражает меня.

— Могу вас заверить, что придерживалась…

— Как я только что сказал, вы все записали весьма точно. Но если бы я хотел, чтобы кто-то просто взял и записал мои слова, я бы воспользовался диктофоном. В ваших записях слишком многое теряется. Они плоские. И полны сомнений. Вы понимаете, в чем на самом деле состоит моя работа?

— Нет.

— Спасибо, что не попытались угадать. Моя работа — это быть правым. Всегда. Если я оказался неправ, я должен использовать все свои средства и ресурсы, чтобы так согнуть и выровнять реальность в соответствии с моей ошибкой, что она уже не будет ошибкой.

— Мне нужно записать это для вашей книги.

— Не могу понять, это сарказм или наивность. Так или иначе, не заставляйте меня сожалеть, что я нанял вас. — Он снова высморкался и взял трубку. — Чаю. — Он положил трубку и добавил: — Ваши страницы слишком нерешительны.

— Я их перепишу.

— Хорошо. Не знаю, сколько я сегодня смогу этим заниматься, с этой простудой. Но скажу кое-что о моих родителях. Нет, отложите пока блокнот. Не хочу удостаивать ответом возмутительные измышления из этого романа. Но хочу, чтобы вы знали: это все ложь. Воображать, что мой отец вел двойную жизнь на Кубе. У него действительно был табачный концерн — в числе многих прочих сфер деятельности. Но даже помыслить, что у него могла возникнуть идея пойти налево…

В дверь постучали. Вошел неприятный дворецкий с чаем на одного. С мрачным видом он бесшумно налил Бивелу чашку и удалился.

— Моя мать, — продолжил Бивел, когда дверь закрылась. — Курильщица? Сигар? С этими… подругами? За одно это Ваннер заслуживает всего, что его ожидает. — Он закашлялся. — Опять же, это не то, на что я намерен отвечать непосредственно. Впрочем, мы найдем способ. — От жары, кашля и чая он сильно вспотел. — Вернемся к моей благотворительности.

Я вынула блокнот и села на диван, но уже на другой. Мне почему-то было важно показать, что я сама выбираю, где мне сидеть.

— Почему бы вам сперва не рассказать мне еще о родителях?

Раздражение, не коснувшееся его лица, проявилось в том, с какой силой он опустил чашку на блюдце. Я совершила ошибку. Но в прошлом меня выручала решительность. Пожалуй, я сумею оправдать себя, настаивая на своей ошибке.

— Возможно, ваша утрата может объяснить, как вы черпали вдохновение, полагаясь на ваших предков. И это может стать хорошим фоном для вашей благотворительной деятельности. Показать, что привлекло вас к ней в первую очередь.

— Женский взгляд. — Казалось, он слегка смягчился. — Похоже, вы не очень внимательны к моим словам. Мне нужны решительные страницы, а не каша.

Он вытер лоб и неожиданно показался опустошенным. Возможно, его лихорадило.

— Впрочем, я вижу смысл в ваших словах. Что бы вы хотели знать?

— Почему бы вам не рассказать мне о ранних воспоминаниях. Несколько абзацев со сценами детства помогут растопить лед. Показать, как вы стали тем, кто вы есть. Как по-вашему, какой ваш первый образ матери?

Последовала пауза. Он прокашлялся и вытер лоб. Я тоже начала потеть. Затянувшееся молчание действовало на нервы. Но я решила не нарушать его.

— Когда она умерла.

Снова пауза.

— Когда она умерла, я задал себе этот вопрос. Думаю, охота за крашеными яйцами.

Снова начало отстраиваться молчание.

— Она была очень любящей женщиной. Отчего ее отсутствие стало трудновыносимым. И выдающейся. Она была выдающейся. Она открыла мой не по годам развитый талант к математике. Зачастую она оставалась на моих занятиях и поправляла наставников. Этим она была схожа с Милдред. Обе выдающиеся женщины. — Он рассмеялся, по обыкновению, одними ноздрями. — Легионы уволенных наставников. Один за другим. Она говорила, что никто из них негож для моих талантов. В какой-то момент она стала говорить мне, чтобы я сам давал им расчет. Я должен был уведомлять их, что они уволены, и объяснять почему — что они не сумели преподать мне и так далее. Мне было, должно быть, лет шесть или семь, когда мне пришлось впервые сделать это. — Он то ли мрачно рассмеялся, то ли прочистил заложенный нос. — Помню обескураженное выражение его лица.

Казалось, он совсем лишился сил.

— Бессмысленное упражнение. К тому же я болен. Боюсь, у меня температура. Приносите эти переписанные страницы в среду. И будем говорить о моей благотворительности.

5

В следующую среду мы не увиделись. Бивел все еще болел. Я воспользовалась свободным временем, чтобы переписать начальные страницы, пытаясь следовать его указаниям. Моей прозе действительно не хватало силы его присутствия. Но эта сила выражалась не только в его речи: она складывалась из совокупного эффекта различных сторон его личности, его окружения и внушавших страх предубеждений, связанных с ним. Поскольку эта сила или твердость являлась не чисто вербальной, невозможно было выразить ее одними словами — она просто отказывалась проявляться на странице.

Все мои попытки были тщетны. Чем сильнее я пыталась имитировать голос Бивела, тем карикатурнее выходило. Мной овладело почти нестерпимое желание встретиться с Гарольдом Ваннером. У него наверняка были ответы, которых я искала, от наиболее значимых фактов до мелких деталей. Возможно, он бы даже помог мне с написанием. Вряд ли найти его будет так уж трудно. Но что бы я ему сказала? Что