— нежелательное следствие моей работы. Я пытался задавить ее в зародыше, затоптать. Снова вырастает. Каждый раз. С новой силой. Поэтому я решил взять все под контроль. Если мне не избежать публичности, я бы предпочел ее в своей версии.

Позади него проплыла балка со сварщиком. Заметив, что мой взгляд сосредоточился на чем-то позади него, Бивел развернулся.

— Я-то думал, почему они так долго. — Он повернулся ко мне. — Так или иначе. Это вообще-то касается не меня. Это касается моей жены.

— Очень сочувствую вашей утрате.

— Спасибо. Зацикленность публики на моей жизни — это одно. Но когда эта одержимость затрагивает и марает мою жену, это совсем другое дело. Ее — ее образ, ее память — никто не смеет осквернять. — Он надул губы, словно стараясь удержать в себе негодование, затем достал из ящика книгу и положил на стол. — Вы это читали?

Он пододвинул мне книгу. Я взяла ее. Суперобложка была салатового цвета, а шрифт черно-серым — такое сочетание напоминало долларовую купюру. Ни иллюстраций, ни какого-либо орнамента. Только название и имя автора:

Обязательства

Роман

Гарольд Ваннер

Печатая эти слова, я поглядываю на эту самую книгу, которую дал мне в тот день Эндрю Бивел. Суперобложка с возрастом истерлась и выцвела, клапаны еле держатся. Но под этой ветошью обложка сохраняет цвета, утраченные сверху. Какие-то части книжного блока чуть отстали от общей массы, став похожими на брошюрки. Я нахожу, что эта ветхость красит книгу.

— Нет, — ответила я, перелистывая страницы.

— Что ж, тогда вы из числа немногих счастливцев. Она вышла около года назад. Этот писака, мистер Гарольд Ваннер, был почти забыт. Не то чтобы я его знал. Но мне сказали, у него была черная полоса. После нескольких умеренно успешных романов лет десять назад он впал в немилость. Книги его не продавались. Запил. Похоже, дипсомания. Типичная история. А затем, вскоре после смерти моей жены, он принялся писать вот это. Он несколько раз встречался с ней, с Милдред. В обществе. Между делом. Как и множество других людей. Думаю, он мог даже видеть меня на одном из этих мероприятий.

Он обернулся, чтобы взглянуть, как там балка. Она уже скрылась из виду, но были слышны голоса рабочих, вызывавшие оторопь, учитывая высоту.

— Так или иначе, он написал книгу. Обзоры были благосклонными. Кажется, все, кого я знаю, читали ее; все до сих пор говорят о ней. Я не критик. Литературой не интересуюсь. Даже не читал обзоров. Но могу сказать вам, почему эта книга стала сенсацией: потому что она заведомо о моей жене и обо мне. И потому что выставляет нас в дурном свете.

Он посмотрел на меня, вероятно, ожидая какой-то реакции. Я сочла, что молчание будет лучше любых вопросов или замечаний.

— Друзья и знакомые говорят мне, как недовольны этой книгой. Вы понимаете, как это досаждает? Потому что, выражая сочувствие, они дают мне понять, что читали этот вздор. Все, похоже, читали этот вздор. И всем понятно, что это о нас. Вы сами увидите. Сомнений быть не может. Возможно, из-за нескольких смутно достоверных сведений люди думают, что это надежный источник. Есть даже репортеры, исследующие наводки и подсказки в книге, чтобы найти подтверждение определенным сценам и фрагментам. Можете себе представить? Вымышленные события в этой писанине имеют теперь больший вес в реальном мире, чем фактические обстоятельства моей жизни.

Некое подобие гнева обозначилось у него в лице. Он сделал глубокий вдох.

— Позвольте мне быть откровенным. Это не что иное, как позорная клевета. Расчетливое очернение. Моя деловая практика представлена в превратном виде. Меня выводят азартным игроком. Мошенником. И он заявляет, что я вышел в тираж. Что я стар и мое время прошло. Что утратил чутье и нахожусь в упадке. Посмотрите в окно. Это новое здание — свидетельство поражения? — Он выдержал хмурую паузу. — Так или иначе, все это несущественно. Я привык к злопыхательству. Но чтобы Милдред… Что этот негодяй сделал с Милдред… Кротчайшая из женщин показана буйной… — Он покачал головой. — Я не допущу, чтобы эта злостная выдумка стала историей моей жизни, чтобы эта гадкая фантазия запятнала память моей жены.

Я положила книгу на стол, не желая иметь с ней ничего общего.

— Мои адвокаты уже занимаются мистером Ваннером. Но боюсь, пришло время высказаться мне самому. Всю мою жизнь меня окружают всевозможные сплетни. Я к ним привык и взял за правило никогда не опровергать никакие слухи и басни. Опровержение — это всегда форма подтверждения. Я терпеть не могу всякого рода публичные заявления, но этот вымысел должен быть опровергнут фактами. Будут им факты. Я бы хотел, чтобы вы, мисс Партенца, помогли мне написать автобиографию.

На секунду наши взгляды встретились.

— Но, сэр, я не писательница.

— Видит бог, писателей с меня довольно. Черт бы их побрал. Секретарша — вот что мне нужно. Я знаю, что вы выдающаяся стенографистка и машинистка. Я буду говорить, вы — записывать. И по вашему эссе я вижу, вы умеете обращаться со словами. — Он снова взглянул на лист. — «Огранить свое настоящее из бесформенной глыбы будущего». Также у вас есть склонность к повествованию, которая может пригодиться. — Он взглянул на свои часы. — Давайте начнем на следующей неделе. У меня дома. А пока должен настаивать на конфиденциальности. Никому ни слова об этом.

— Конечно.

— Поговорите там с девушками. Они сообщат вам все, что нужно. Благодарю вас. — Он попытался улыбнуться. — И возьмите книгу.

Пока я шла к двери, я услышала, как Бивел снял трубку.

— Пусть зайдет другая девушка.

9

Вернувшись домой, я застала с отцом Джека за пивом с сэндвичами. Я никак не могла привыкнуть к его усам. Они выглядели накладными, словно их приклеили к лицу, в остальном остававшемуся таким же, как в детстве.

Я знала Джека еще с тех пор, когда он был Джакомо. Его семья переехала в наш район вскоре после того, как умерла моя мама. Поначалу, подавленная горем, я сторонилась людей и не хотела заводить новых знакомств, но через несколько лет, став подростками, мы какое-то время встречались. В те годы это значило, что по выходным мы подолгу гуляли безлюдными улицами вдоль реки и он между делом высматривал подходящие места, чтобы поцеловать меня, а я пыталась решить, хочу я, чтобы меня снова целовали, или нет. Это продолжалось несколько недель, а затем мы отдалились и старались не попадаться друг другу на глаза. Потом он уехал в колледж в Чикаго, чем