Сегодня, оставив пурпурный плащ на руках отрока, он легковзбежал на вершину сторожевой башни. Здесь стены в два ряда, между толстымибревнами дощатый помост, где камни для бросания на головы осаждающих, камни дляразжигания огня прямо на стене, даже котлы, чтобы лить кипящую смолу на чьи-тоголовы.

А сам город, хоть и расположен на семи холмах, когда-то этобыли отдельные городища, но теперь слился, скучился, домов видимо-невидимо,улочки узкие, кривые. Народу полно, все что-то тащат, несут, гонят скот, везутна тяжело груженных телегах, останавливаются возле многочисленных лавочек, накрохотных рынках, прямо на перекрестках… Степняку страшно и непривычно в такойтесноте, они привыкли к простору, заранее ненавидят эту муравьиную скученность…Эх, не видали они Царьград!

Он прерывисто вздохнул. Украдкой посмотрел по сторонам, незаметили ли, как изменилось лицо великого князя, как побледнел, а в глазахтоска, которой не должно быть в глазах великого правителя, ибо то тоска всеголишь по женщине.

По стене осторожно прошел к нему воевода Претич. Похоже,старый опытный вояка что-то чует, не зря наведывается на стены, следит, чтобыкамней вдосталь, чтоб подгнившие бревна заменили вовремя…

За воеводой пробирались двое дюжих гридней. Снизу со стороныгорода закричали, там с коня слезал Волчий Хвост, с ним воеводы Калаш и Якун.Гридни ухватили поводья, а все трое пошли взбираться на башню. За ВолчьимХвостом поднимался один из молодых дружинников.

Владимир терпеливо ждал, пока воители поднимутся. Якунотсапывался, вчера перепил, глаза налитые кровью, Волчий Хвост и Калаш незасапались, а Претич так и вовсе орел, хотя голова белая как лунь, а бровибудто вылеплены из снега.

Волчий Хвост вытолкал вперед дружинника:

— Глаголь!

Дружинник преданно взглянул в грозные очи великого князя:

— Дозволь слово… Великую силу степняков следует ждатьпод стенами Киева!

Владимир остро взглянул на молодого гридня:

— Что известно?

— Из половецких станов донесли, что уже съезжаются первыеотряды. Пока только лучшие из лучших. Богатыри и удальцы, что в свите ханов, новсе ждут, когда начнут прибывать большие силы.

Владимир повернулся к воеводам:

— Что известно? Кто из ханов поддерживает поход?

Претич развел руками:

— Проще сказать, кто не поддерживает. Да и то, ктознает?.. Словом, один Отрок не явился. Остальные одиннадцать ханов приехали сродней, что значит — полная поддержка, с отрядами телохранителей. Каждыйпривел и воткнул в их жертвенного барана красную стрелу. Что значит…

— Знаю, что значит, — оборвал Владимирраздраженно. — Сейчас любую примету толкуй к войне, не промахнешься. Эх…как не ко времени это… Что за муха их укусила? Как назло, все богатыриразъехались на дальние заставы… Хан Учуг увел войско замирять радимичей, старшаядружина брошена на перехват варягам, что беспошлинно прут через Русь кЦарьграду… В который уже раз! Не ко времени, не ко времени…

Кулаки стиснулись, в глазах горело злое нетерпение. Всезнали, что за огонь сжигает князя, почтительно молчали. Наконец Претич сказалнегромко:

— Надо бы послать далеко в степь малую дружину. Некняжескую, а так… кого-нибудь из бояр. Пусть дождется приближения войска,пошлет гонца. А потом будет отступать перед ними, каждый день посылая нам погонцу. Будем знать, изготовимся.

Владимир сказал с раздражением:

— С чем изготовимся? В городе нет войска.

— Все-таки…

Воеводы ловили взгляд князя, расправляли плечи. Претич дажесделал полшага вперед, а Волчий Хвост кашлянул так, что во дворе испуганнозаржали кони.

Князь поморщился:

— Нет, Претич, ты мне здесь нужен со своим советом… Иты, Волчий Хвост, тебе оборону крепить. Поведет передовое войско воевода Калаш.Он умел в бою, воинское дело знает.

— Войско? — переспросил Претич с сомнением.

Владимир взглянул на бодрого Калаша, перевел взор наПретича, снова на Калаша, махнул рукой:

— Добро. Пока не войско, а только свою личную дружину.У тебя сколько воев? Две сотни? Разведаешь боем, как они настроены, языкавозьми… Приедешь — расскажешь, решим, какое войско поведешь.

Калаш сдержанно поклонился, пряча довольную улыбку, сразу жеотступил и, выбравшись из толпы, быстро сбежал по лестницам с поверха наповерх, пока не выбежал, быстрый и легкий, несмотря на свои пятьдесят и шестьпудов костей и мяса да еще доспехи.

— По коням! — велел он коротко.

Через час городские врата заскрипели, из-под арки выехал навысоком тонконогом коне сам Калаш, за ним пятеро его сынов, крепкие как дубы,закованные в булат. Следом ровными рядами потянулись две сотни самых доблестныхбогатырей его родного племени угличей. Умудренный жизнью и битвами Калаш не зрясчитал, что Русь Русью, но родня родней. В личную дружину набирал только измногочисленной родни, а родни, понятно, у такого знатного боярина все племя. Небыло сражения, чтобы кто-то из калашевцев бежал с поля боя: позор со стороныродичей страшнее гибели на поле брани. Не было случая, чтобы при отступлении невынесли своих раненых, а буде кто оставался за вражескими рядами, тудабросались с такой яростью, что завсегда выручали родича, даже если приходилосьза одну голову класть десять.

Солнце стояло в зените, Калаш велел ехать вдоль леса, гдевысокие дубы давали прохладу. Некоторые витязи сняли шлемы. За спиной Калашасразу же раздался конский топот, сбоку появился молодой парень, весь в железе, дажешлем с личиной. Под широкими пластинами из булата не видать кольчугу, тоже изтолстых колец, расклепанных так, что не воткнуть и шило.

На Калаша взглянули синие встревоженные глаза.

— Дядя Калаш, а не опасно ли?

Калаш поморщился, этого племянника навязали едва ли несилой, парень трусоват, да и в кости мелковат, потому и нацепил на себя столькоодежек и железа, чтобы выглядеть крупнее и страшнее.

— Ну что тут опасного? — спросил онтоскливо. — Рудик, ты меня уже заел своим нытьем. Вернемся, я тебя определюстену городскую беречь. А для походов ты, дружок, еще не дорос…

Племянник сглотнул воздух. Из-под личины глаза смотрелипо-детски чистые, синие как небо, а по красному распаренному лицу катилиськрупные капли пота.

— Но ведь… шлемы! А вдруг нападут?

— Откуда?

— Ну… из леса. Мы ж так близко едем… Надо бы хоть наверсту чтоб вокруг чисто поле…

Голос был неуверенный, но Калаш уловил упрямство и затаенныйстрах. Усмехнулся:

— Дурень ты, Рудик. Ни один степняк не делает засад влесу. Они вообще леса страшатся. Вольная степь — вот где могутразгуляться.