Лазарро нежно взял ее за руку.

– Ты защитишь меня, крошка, если кто-то скажет такое обо мне?

– Я убью любого, кто скажет о тебе такое.

– У тебя сигаретки нет? – спросил Лазарро.

– Кончились, – ответила Сильвия.

Сигареты кончились еще в обед.

– Я подумал, вдруг ты припрятала пачку, – сказал Лазарро.

Сильвия уже была на ногах.

– Пойду стрельну у соседей.

Лазарро схватил ее за руку.

– Нет, нет и нет, – проговорил он. – Пожалуйста, ничего больше не стреляй у соседей.

– Но если ты хочешь курить… – начала Сильвия.

– Неважно. Забудь! – возбужденно сказал Лазарро. – Я бросаю. Первые несколько дней самые тяжелые. Зато сэкономим кучу денег – и здоровья.

Сильвия сжала его руку, отпустила, подошла к фанерной стене и принялась колотить в нее кулачками.

– Это нечестно, – горько проговорила она. – Ненавижу их!

– Ненавидишь кого? – Лазарро сел.

– Лорда и леди Стедман, – произнесла она сквозь сжатые зубы. – Выставляют повсюду напоказ свои деньги. И этот лорд Стедман со своей толстенной двадцатипятицентовой сигарой в зубах – продает свои дурацкие картинки, только свист стоит… а ты пытаешься принести в наш мир что-то новое и прекрасное и не можешь позволить себе даже сигарету!

В дверь настойчиво постучали. Снаружи слышался людской гомон, словно зеваки Стедмана переместились на эту сторону улицы. А потом послышался голос и самого Стедмана, терпеливо увещевающий:

– Послушай же, малышка…

Сильвия подошла к двери и распахнула ее.

Снаружи стояли леди Стедман, гордо задрав голову, лорд Стедман, понурившийся от неловкости, и горстка зевак, весьма заинтересованная происходящим.

– Сию же секунду уберите эту мерзость из вашей витрины! – заявила Корнелия Стедман Сильвии Лазарро.

– Убрать что из моей витрины? – поинтересовалась Сильвия.

– Уберите газетную вырезку из вашей витрины, – сказала Корнелия.

– А что не так с вырезкой? – осведомилась Сильвия.

– Вы знаете, что не так с вырезкой, – нахмурилась Корнелия.

Лазарро слышал, как голоса двух женщин повышаются. Поначалу они звучали достаточно безобидно – почти по-деловому, но каждая фраза заканчивалась на чуть более высокой ноте. Лазарро подошел к двери мастерской как раз вовремя, за секунду до того, как между двумя женщинами сверкнула молния – между двумя славными женщинами, которые зашли слишком далеко. Тучи, которые сгустились над Корнелией и Сильвией, не были тяжелыми и влажными. Они сверкали ядовитой зеленью.

– Вы имеете в виду, – решительно проговорила Сильвия, – ту часть статьи, где говориться, что ваш муж обманщик, или ту, где моего называют великим художником?

И грянул гром.

Женщины не касались друг друга. Они стояли лицом к лицу, и каждая хлестала соперницу страшной правдой. Но независимо от того, какие слова они выкрикивали, ни одна не чувствовала удара, поскольку обеих захватил безумный угар битвы. Кто по-настоящему страдал, так это их мужья.

Каждая насмешка Корнелии больно жалила Лазарро. Он взглянул на Стедмана и увидел, что тот моргает и хватает ртом воздух каждый раз, как очередную колкость отпускает Сильвия.

Когда перепалка постепенно начала утихать, слова женщин стали более конкретными и взвешенными.

– Вы в самом деле думаете, что мой муж не способен намалевать дурацкую старомодную картинку с индейцем в березовом каноэ или хижиной в лесу? – поинтересовалась Сильвия Лазарро. – Да он не глядя такое нарисует! Он не делает этого, потому что слишком честен, чтобы копировать старые календари.

– А вы считаете, мой муж не сможет намазать пятен и придумать им загадочное название? – парировала Корнелия Стедман. – Не сможет размазать краску так, чтобы ваши дружки, чванливые критики, пришли и сказали: «Вот что я называю истинной душой»? Вы серьезно так думаете?

– Еще бы я не думала! – фыркнула Сильвия.

– Хотите маленькое состязание? – осведомилась Корнелия.

– Что пожелаете. – Сильвия пожала плечами.

– Чудненько, – сказала Корнелия. – Сегодня ночью ваш муж напишет картину, на которой хоть что-то будет похоже на само себя, а мой муж напишет то, что вы называете душой. – Она вскинула седую голову. – А утром посмотрим, чья возьмет.

– По рукам. – В голосе Сильвии зазвучали победные нотки. – По рукам.

– Просто размажь краску, – сказала Корнелия Стедман, заглядывая через плечо мужа.

Она чувствовала себя великолепно, словно сбросила пару десятков лет. Ее муж уныло сидел перед чистым холстом. Корнелия выбрала тюбик краски и выдавила из него на холст карминового червяка.

– Чудесно, – проговорила она, – отсюда можно и начать.

Стедман апатично взял в руку кисть и продолжал сидеть неподвижно. Он знал, что потерпит поражение. Стедман много лет вполне жизнерадостно мирился с творческими поражениями, поскольку научился покрывать их сладкой глазурью наличных. Но сегодня – он знал это – творческий крах предстанет перед ним так откровенно, так ярко, что придется открыто его признать. На другой стороне улицы Лазарро в эти самые минуты наверняка пишет нечто настолько совершенное, живое и трепещущее, что потрясет даже Корнелию вместе с толпами зевак. А Стедману станет настолько стыдно, что никогда уже больше он не возьмет в руки кисть. Стедман смотрел куда угодно, только не на холст, изучал картины и объявления в мастерской, словно видел их впервые.

«Десятипроцентная скидка на все, что выходит из-под кисти Стедмана, – гласило одно объявление. – И совершенно бесплатно Стедман сделает так, что закат на картине совпадет по гамме с вашими портьерами и ковром».

«Стедман, – сообщало другое объявление, – создаст уникальную картину маслом по любой вашей фотографии».

Стедман вдруг поймал себя на мысли о том, какой шустрый этот Стедман.

Стедман принялся рассматривать работы Стедмана. На каждой картине присутствовала одна тема: уютный маленький домик с дымом из каменной трубы. Прочный маленький домик, который, сколько ни надувай щеки, не сдуть никакому волку. И в каком бы месте картины Стедман ни поместил этот домик, он словно говорил: «Входи, усталый путник, кем бы ты ни был, – входи и насладись отдыхом».

Стедман представил, как входит в домик, закрывает двери и ставни и садится на коврик у камина. Он смутно осознавал, что на самом деле здесь, в домике, и пробыл последние тридцать пять лет. А теперь его пытаются извлечь оттуда.

– Милый, – позвала Корнелия.

– Гм?

– Ты разве не рад?

– Рад? – переспросил Стедман.

– Рад тому, что мы сможем доказать, кто настоящий художник.