«Броненосца „Потемкин“», «Александра Невского», «Ивана Грозного», которого Ромм с такой страстью защищал в охаянном десятки раз письме Чехову.

А ведь творческий путь Эйзенштейна сопровождали не только цветы, но и тернии. Вернувшись в мае 1932 года из Мексики в Москву, Сергей Михайлович столкнулся с подозрительностью и неприкрытой враждебностью, с творческой, да и бытовой завистью. На Всесоюзной конференции кинематографистов в январе 1935 года его обвинили в отрыве от жизни, излишнем теоретизировании. Съемки «Бежина луга» были приостановлены якобы из-за формализма и политической несостоятельности. Вторая серия «Ивана Грозного» фактически оказалась под запретом. Потом с проката убрали и первую.

Сергей Михайлович Эйзенштейн

[Из открытых источников]

Чудесный, потрясающий человек. Улыбчивый, с ироническим взглядом, он порой мог быть очень жестким, особенно в отношениях с начальством. С этой публикой Эйзенштейн часто конфликтовал, из-за чего его картины консервировали, месяцами сидел без работы. Ромм, который тоже не ходил в фаворитах у руководства, и тот советовал Сергею Михайловичу:

— Да не лезьте все время на рожон, угомонитесь. Сделайте вид, что с ними согласны, и помиритесь.

— Не могу.

— Почему?

— Характер такой, — сокрушенно вздохнул Эйзенштейн и поведал другу историю о том, как однажды без особых причин выставил Шумяцкого на посмешище.

С. М. Эйзенштейн. Шарж Кукрыниксов

1929

[Из открытых источников]

Однажды, году в 1935-м, вызвал его к себе председатель Госкино. До этого они, поругавшись, длительное время не общались, и вдруг вызвал. Значит, хочет мириться, рассудил Эйзенштейн. Он не против, пошел. Встретил его Борис Захарович приветливо, начал предлагать идеи для новых фильмов: то довести до кондиции «Веселых ребят», то экранизировать какую-нибудь пьесу Островского, то еще какую-то дребедень. Слушал его Сергей Михайлович, а потом с самым серьезным видом говорит:

— Есть такой малоизвестный русский классик Барков, ученик Ломоносова. И есть у него грандиозное классическое произведение «Лука». Вещь острая, была запрещена царской цензурой, издавалась в Германии, распространялась подпольно. Вот его бы я охотно экранизировал.

Шумяцкий признался, что не читал, постарается почитать как можно быстрее. После ухода режиссера Борис Захарович попросил секретаршу заказать в Ленинке эту книгу. Девушка как увидела название, чуть в обморок не хлопнулась. Побежала жаловаться к заместителю Шумяцкого. Тот возмутился, созвал своих сотрудников, принялись обсуждать, как объяснить шефу провокационность желания Эйзенштейна.

Через какое-то время председатель Госкино начал сердиться, торопить секретаршу, мол, почему так долго не привозят книгу. Та чуть не плачет, опять бежит к заместителю, который по-прежнему совещается с приближенными. В конце концов решились — пошли к шефу и рассказали ему про автора, про название, прочитали наизусть несколько отрывков. Так, мол, и так, уважаемый Борис Захарович, вещь действительно запрещена царской цензурой. Только не по политическим соображениям, а по порнографическим.

Шумяцкий попросил сотрудников особо не распространяться о том, как его одурачили. Но было очевидно, что при случае он Эйзенштейну отомстит. Возможно, запрет «Бежина луга» и стал следствием того злого розыгрыша.

Над «Бежиным лугом» Эйзенштейн работал около двух лет. Закрыли фильм, когда до конца съемок оставалось одиннадцать дней. Ромм помнил это суровое время — весна 1937-го. Он тогда после «Тринадцати» работал над «Пиковой дамой». Его картину тоже приостановили, непонятно, по каким соображениям. Во всяком случае не по политическим. А вот Сергею Михайловичу именно это и вменяли — ошибочную трактовку политических событий.

Ошибочные трактовки вообще изрядно потрепали нервы Сергею Михайловичу как на родине, так и за рубежом. Во время первой поездки в США в 1930 году на студии «Парамаунт» ему предложили экранизировать «Американскую трагедию» Драйзера. Потом сами же не согласились с его трактовкой. Сам Драйзер согласился, даже был готов внести поправки в сюжет. А студия ни в какую — подавай им чисто криминальную историю. В довершение ко всему потребовали, чтобы Эйзенштейн немедленно покинул США.

Сергей Михайлович спорить не стал, покинул — переехал в Мексику. Начал там на средства корпорации «Амкино» снимать фильм об истории этой страны. Когда деньги кончились, снимать перестал. Добавлять денег американцы не захотели. Из того, что было снято, сами, без участия Эйзенштейна, смонтировали фильм «Мексика». Даже в сильно усеченном виде он имел успех.

Вернувшись в СССР, Сергей Михайлович взялся за фильм «Бежин луг»: трагическую историю пионера Павлика Морозова, выступавшего против своего отца. Картину разругали за ошибочные политические трактовки и запретили. Может, здесь и приложил руку обиженный Шумяцкий. Кто знает.

В 1940 году Эйзенштейна назначили художественным руководителем киностудии «Мосфильм». Приходилось разрываться: им уже написан сценарий «Ивана Грозного». Очень большой — двести страниц, считай, три серии. Началась война. В октябре 1941 года мосфильмовцев эвакуировали в Алма-Ату. Время было тяжелое. На съемках царских пиршеств настоящую еду поливали керосином, чтобы голодные артисты не съели «декор».

Первая серия «Ивана Грозного» вышла на экраны в январе 1945 года. (Это по поводу нее Ромм отвечал «белоэмигранту» М. Чехову.) Через год группу отметили Сталинской премией. На правительственном приеме в честь лауреатов Эйзенштейн лихо танцевал с Марецкой и вдруг неожиданно упал — сердечный приступ. Несколько месяцев пролежал в больнице, долго не знал о том, что творится «на воле». А там в сентябре 1946-го вышло постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О кинофильме „Большая жизнь“».

Можно подумать, у ЦК других забот нет. Прицепились к фильму Лукова, точнее к его второй серии, и кроют почем зря. Все им на Старой площади не слава богу: издевка над действительностью, создает ложное впечатление, извращается перспектива, все насквозь фальшиво и ошибочно, проповедует бескультурье и невежество…

Сюда же приплели несколько других фильмов, в том числе вторую серию «Ивана Грозного». И опять в ту же дуду: трактовки фальшивые и ошибочные, режиссеры относятся к своим обязанностям легкомысленно и безответственно, работают недобросовестно, проявляют беспечность. Все это повторяется по несколько раз.

Сергея Михайловича в том постановлении выделили «в отдельное производство»: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-клукс-клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета». (А не пора ли нам, товарищи, замахнуться на Шекспира?)

После подобной антирекламы народ на такие картины валом повалил бы. Да некуда — запретили показывать. Про «Большую жизнь» сразу сказано в постановлении, другие прикрыли без лишней трескотни.

Все эти события вспоминались Михаилу Ильичу, когда он писал памятную заметку про Эйзенштейна. Он знавал его веселым, улыбчивым, таковым, впрочем, на людях Сергей