— Хочешь романтики? Будет тебе столько романтики, что покраснеешь до ушей.

Я требую подробностей.

— Как-то мы с твоим отцом оказались за покерным столом.

Эта часть истории для меня покрыта туманом. Ходили слухи, что отец Мирты Перес проиграл ее в карты.

— У тебя были определенные намерения, когда он подсел к тебе?

— Нет. Я не очень верю в судьбу, но ты все время попадалась на моем пути, а я никогда не упускал то, что хотел.

— И поэтому предложил поставить на карту меня.

— Я предложил жениться на тебе, да. Казалось, это решало все проблемы. Твоей семье требовалась помощь — дополнительные средства и благосклонность Батисты, а я позарез хотел…

Он не произносит это вслух, но я легко могу закончить его мысль.

Тебя.

А была ли я вообще нужна кому-нибудь до него?

Энтони стискивает меня сильнее.

— Тем вечером в библиотеке твоего отца, когда мы впервые разговаривали… — Его глаза сияют. — …я хотел сделать так…

Я могу лишь стоять неподвижно — к горлу подступают чувства, названий которых я не знаю.

Семья, которую мне хочется иметь, брак, о котором я мечтаю, — вот они, стоит лишь протянуть руку.

Мы можем быть счастливы. Я могу быть с ним счастлива.

Теперь уже я становлюсь ненасытной. Он говорит о моей красоте, о моем теле, а я безраздельно хочу его.

Я хочу его сердце.

Запах его одеколона заполняет мне ноздри, его тело крепкое там, где мое — сама мягкость. Рядом со мной мужчина, который пробился в жизни грубой силой и натиском.

Я склоняю к нему голову — он ловит мои губы, раздвигает их языком, и я, открывшись ему, откликаюсь на поцелуй.

Ничто в моей жизни не предвещало такой встречи. С ним.

— Дыши, — шепчет он в мои губы, гладя меня по волосам.

Я делаю глубокий вдох, и его слова помогают распутать плотный клубок внутри меня, когда я постигаю свое будущее.

Сорочка падает на пол, от его взгляда меня пробивает дрожь — я иду навстречу ему, и он сдавленным голосом произносит мое имя.

К исходу этой ночи я становлюсь его женой в полном смысле этого слова.

Элизабет.

Среда, 4 сентября 1935 года

Когда-то меня безраздельно занимали мысли о смерти. Мама говорила, что девушке нашего круга противоестественно увлекаться подобными темами, но, учитывая историю нашего семейства, я не могла не думать о том, что чувствовали отец и брат в свои последние мгновения, понимали ли, что умрут, и был ли момент сожаления, когда им хотелось вернуть все назад. Порой я давала волю воображению, и тогда мне представлялся теплый белый свет и ангелы, возвещающие об их прибытии к последнему месту назначения.

Когда я умирала, было холодно. И темно.

Только что я была в поезде, держась за Сэма, и вот меня уже нет, и одна лишь мысль проносится в голове, прежде чем меркнет свет…

Я не хочу умирать.

Просыпаясь, я вижу над собой женщину — на ней белоснежная одежда, в глаза мне бьет свет. Ее голос снова и снова отдается в моих ушах.

— Элизабет, Элизабет…

В голове тупая боль, горло пересохло и саднит. Тело ноет, на руке — безобразный синяк. На запястье — еще один. Я пытаюсь поднять руку, но не могу ей пошевелить, я…

Меня охватывает паника.

— Элизабет.

Я сглатываю и, поморгав, вглядываюсь в пятно над плечом медсестры — этот голос мне знаком.

Сэм.

Он берет меня за руку.

Медсестра говорит, но звук доносится словно издалека, точно я нахожусь под водой.

Поезд…

— Вода…

— Хотите попить? — спрашивает она.

Я качаю головой, пытаюсь снова, слова мешаются у меня в голове.

— Вода. Там была вода.

— Вас смыло ураганом, — вмешивается Сэм. — Поднялась волна. И накрыла поезд. Когда она обрушилась, вас сбило с ног, и вы ударились головой о стену вагона. Вы были без сознания.

— Я оказалась под водой.

— Вы чуть не утонули.

— Где я?

— В больнице в Майами, — говорит Сэм. — Вас доставил сюда катер береговой охраны. Они эвакуируют людей с Мэткемб-Ки на материк. Вас отправили в числе первых, потому что вы были ранены.

— Я вас оставлю ненадолго, — говорит медсестра.

Цокая каблуками, она идет к двери и тихо притворяет ее за собой, после чего мы остаемся одни.

— Все произошло так быстро. — Он стискивает мне руку. — Штормовая волна накрыла поезд, вагоны залило водой. Я держался как мог и старался удержать вас. Остальные тоже пытались изо всех сил. Только что вы были рядом, и вдруг вас нет. Поток был слишком сильным. Меня снесло — мы чудом не утонули.

— Я вообще ничего не помню.

— Так страшно мне никогда еще не было. Эвакуационный поезд… — Он стискивает челюсти. — …его опрокинуло с рельсов. Люди выбирались через окна, одним удалось ухватиться за рельсы и за поезд, других смыло в океан, и они утонули. Все, в том числе дети. Количество жертв пока никто не знает. Еще продолжаются поиски выживших, находят тела, — он умолкает. — Там кошмар. Восстановление будет долгим и трудным. Кажется, будто ураган налетел и унес все с собой. Там пустая земля. Я нашел вас на земле в сотнях метров от станции. Не знаю, как вы там оказались, и поначалу я подумал, что вы мертвы. Вы не открывали глаза, и пульс тоже не прощупывался.

— Ветераны…

Брат.

— Я не знаю. Лагерей нет. Уничтожены ураганом. Эвакуировали не всех, только кого смогли…

У него на лице выражение неописуемого ужаса…

— А что с постояльцами гостиницы, которые отказались поехать с нами?

— Большинство построек разрушено. Не думаю, что что-то уцелело. И что случилось с остальными, я не знаю.

Слезы застилают мне глаза и катятся по щекам.

— У вас сотрясение мозга, — говорит Сэм. — Вас хотят понаблюдать несколько дней и убедиться, все ли в порядке. Вас сильно потрепало — вероятно, вы зацепились за что-то, и потому вас не смыло в океан. Это, по крайней мере, объясняет синяки.

— А у вас это откуда? — Я указываю на рваную рану у него под глазом.

— Ударило чем-то, я так думаю. Все было как в тумане, что-то я вообще не помню, но я отделался только порезами и синяками. Ничего страшного.

— Вы показались врачу?

— Меня осмотрели, как только мы прибыли сюда. Тут у людей такие ранения, что врачам дел хватает. Я в порядке.