— И сколько мы уже в Майами?

— Сутки. Люди приезжали на лодках, чтобы вывозить раненых. И все еще идут спасательные работы по оказанию помощи остальным.

— А есть список выживших? Мне нужно разыскать брата.

— Я найду с кем поговорить. Что-нибудь да выясню. А вам сейчас нужно поправляться. Врачи говорят, что самое главное для вас — отдыхать, — он сглатывает комок в горле. — Я думал, вы погибли.

Меня удивляет волнение в его голосе.

— Все так запутанно, — говорю я. — То, что вы рассказали мне в гостинице, потом бумаги, которые я нашла, — я не знаю, что думать.

— Понимаю.

— Я благодарна за то, что вы сделали для меня, что привезли сюда, но мне нужно больше ответов.

— Я расскажу вам все, как только вы сможете меня выслушать.

Мне хочется верить ему и думать, что после всего пережитого между нами есть доверие, но что-то мне мешает.

Я слишком часто обжигалась и знаю, что мое доверие завоевать нелегко.

Перевожу взгляд на прикроватный столик — на нем возвышается огромный букет красных роз.

— Красивые. Только не стоило вам посылать мне цветы.

— А это не я.

Из букета торчит белая карточка — Сэм вынимает ее и молча протягивает мне.

Дрожь пробегает по спине, когда я читаю слова, небрежно написанные черными чернилами.

Карточка выскальзывает из моей руки и падает на пол.

Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через все это. Фрэнк.

Хелен

Лодка привозит нас в больницу «Риверсайд» в Майами. Доктора осматривают Люси, говорят, что она здорова, потом проверяют меня и определяют нас в одну из свободных палат. Я старательно отвечаю на их вопросы, заполняю бумаги, которые мне приносят, а потом мои веки сами собой опускаются, и недосып из-за родов и урагана берет свое.

Когда я просыпаюсь, в палате орудует медсестра, а в углу в кресле-качалке сидит Джон с Люси на руках. При виде их у меня комок подкатывает к горлу — он тихо напевает ей песенку, которую я помню с детства, и голос у него удивительно приятный.

Джон поднимает голову, и мы встречается взглядами.

Я улыбаюсь, испытывая облегчение.

— Вы вернулись.

— Я приехал на лодке нынче утром. Я хотел проведать вас. Как вы себя чувствуете?

— Усталой, — признаюсь я, принимая малышку, которую он кладет мне на руки.

Люси ищет грудь, тыкается в меня носиком, и я в этот деликатный момент не испытываю в его присутствии никакого смущения — до того ли после всего, что мы пережили. Когда вместе смотришь смерти в лицо, это как-то роднит.

— Я заглянул в вашу карту, — говорит он. — Кажется, все в порядке. Вы успешно поправляетесь. Говорят, через день-другой можете ехать домой. У Люси тоже все хорошо.

Домой.

Теперь я даже не знаю, где это. Я сообщила персоналу больницы сведения о тете Элис на случай, если ее поместили сюда, но пока она не появилась.

— Мы приняли основной удар. В Ки-Уэст в целом нормально. Но электричества нет, линии связи испорчены, многие числятся пропавшими или отправлены кто куда для оказания помощи. Всех раненых, кто пожелал уехать с архипелага, эвакуировали. Задействованы силы национальной гвардии.

— Я все думаю про Тома. Может, он отправился рыбачить южнее, в сторону Кубы? Или на север? Может, попал в шторм? И жив ли вообще? Я все время жду, что откроется дверь и он войдет. Если он разыскивает нас, то самое логичное — заглянуть в больницу.

— Здесь дежурят полицейские. И медперсонал будет за вами приглядывать. Он вас больше не обидит.

— Но лучше бы нам раньше уйти. — И исчезнуть. — Вам что-нибудь известно про мою тетушку?

— Нет. Но я поспрашиваю. Если она несильно пострадала во время урагана, ее, вероятно, эвакуировали в числе последних. Будем надеяться, что она скоро найдется.

— А военные из лагерей? Их вывезли поездом?

Мы с Люси устроились в больничной палате и оказались отрезаны от остального мира. Я все время думаю о людях, которые обедали у Руби, будучи проездом, и о тех, кто считал этот кусочек архипелага своим домом.

Джон молчит, уставившись взглядом в точку на стене у меня за спиной.

— Их попытались эвакуировать. Для этого был отправлен поезд, но он по каким-то причинам задержался в пути и не доехал даже до лагеря, в котором работал я. Но это не имело значения. К тому времени, когда он добрался до других лагерей, уже было поздно — их смыло штормовой волной. Вагоны опрокинуло, дорога была разрушена. Там все еще откапывают тела.

Я охаю.

— Сколько…

— Сотни. Так, по крайней мере, говорят. Что за жизнь? Что за треклятая жизнь? Они были славными парнями. Они не заслужили такой участи. — Он закашливается, на глазах выступают слезы. — Сейчас формируют спасательные бригады. Надо доставать тела. Из-за такого количества трупов существует реальная опасность распространения инфекции.

— Вы с вашей медицинской подготовкой можете быть полезным.

— Именно. Я не хочу оставлять вас с Люси, особенно когда вы не знаете, где ваш муж и где ваша тетя, и боитесь, но вы видели, что там творится. Со многими из этих парней я работал бок о бок. Я перед ними в долгу. Если нужно помогать и спасать, то любая помощь будет кстати.

— Конечно.

Меня переполняет тревога, но что значат мои страхи в сравнении с теми утратами, которые понесли другие?

— Через день-два я вернусь. — Джон наклоняется и легонько касается губами моего лба — запах его мыла щекочет мне ноздри.

Мне столько хочется сказать ему, но все слова кажутся неточными — я стараюсь подобрать правильные, но они ускользают от меня. Я никогда не думала, что роды — такой изматывающий труд, но я опустошена, мои ноги тяжелые, походка вялая, мозг затуманен. Медсестры говорят, что это реакция тела на двойной шок — ураган и роды, но мне уже кажется, что я останусь такой навсегда.

— Я скоро вернусь, — обещает он.

Мирта.

Пятница, 6 сентября 1935 года

Все вокруг пропитано запахом смерти, запах разлагающейся плоти невыносим. Остров, казавшийся раем, сейчас превратился в сущий ад.

Здесь царит беззаконие, выживших не покидает чувство страха. Мародеры рыщут по берегу, разворовывают пустые, разрушенные ураганом дома.

Я больше не узнаю себя, я — одичавшее существо, потерявшее всякое представление о приличиях и вежливости, которое заботится лишь об одном.

О выживании.