Главный инструктор изложил вражескую тактику следующим образом. В первую очередь враг постарается завладеть шифром. Он начнет дружескую беседу, будет гуманно обращаться с пленником и щедро давать обещания, затем перейдет к угрозам, а потом и к пыткам. При этом инструктор отмечал, что, даже если агент полон решимости не выдавать шифр, в распоряжении гестапо имеются такие средства, которые сломают сопротивление даже самого стойкого человека. В итоге враг не только получит шифр со всеми вытекающими последствиями, но и сломленный агент выдаст куда более важные сведения, такие, как личные контакты и опознавательные знаки. Опознавательный знак – единственная возможность сообщить в Англию о своем аресте, поэтому его нельзя выдавать ни при каких обстоятельствах. Следовательно, мы должны всячески избегать допроса третьей степени и, не дожидаясь его, выдать шифр, подчинившись непреодолимой силе.

Узнав шифр, враг попытается начать ответную игру на передатчике и заручиться нашим сотрудничеством, чтобы повысить шансы на успех. Иными словами, нас попытаются «перевербовать» и использовать передатчик в своих интересах.

Главный инструктор дал нам понять, что, хотя, разумеется, честь не позволит нам идти на соглашение со врагом, подобное поведение окажется не сколько похвальным, сколько неразумным. Пока врагу неизвестен опознавательный знак, шансы на успех радиоигры у него нулевые. Он попытается начать радиоигру и без нашего содействия. Если же мы сделаем вид, что согласны помочь, то враг проникнется к нам известным доверием и у нас появится возможность совершить попытку к бегству.

Подобное развитие событий не слишком желательно. Верховное командование союзников в первую очередь заинтересовано в установлении радиоконтактов со врагом, которые бы не внушали никаких подозрений, но это произойдет лишь в том случае, если у врага создастся ложное впечатление, что радист полностью «перевербован».

После ареста я убедился в верности слов инструктора. Шифр у меня начали выпытывать еще на Фаренгейтстрат. Гейнрихс упоминал многие подробности применявшейся мной системы шифровки и заявил, что и без моей помощи может расшифровать найденные при мне сообщения. Он утверждал, что хочет дать мне возможность спасти шкуру, если я добровольно выдам шифр, и прибавил, что тем самым я избавлю его от многих хлопот. Я счел разумным пойти навстречу этому предложению и пообещал, что выполню его просьбу, если ему удастся расшифровать одно из трех найденных при мне сообщений. К моему удивлению, он немедленно согласился, сел за стол, сделал вид, что полностью погружен в свой «пасьянс», и минут через двадцать с торжеством объявил: «Крейсер «Принц Евгений» стоит в Схидаме – верно?» Одно из сообщений действительно читалось именно таким образом!

Откровенно признаюсь, что этот сюрприз полностью застал меня врасплох. Лишь позже мне стало известно, что донесение исходило от самого Гискеса, который скормил мне эту информацию через Риддерхофа и ван ден Берга только для того, чтобы у меня наверняка имелся материал для передачи в ту пятницу. После того как текст сообщения был использован, чтобы взломать мой шифр, мне пришлось сдержать слово и добровольно выдать сам шифр. Однако враг не подозревал, что я делаю это с одобрения начальства.

Уверенность не покидала меня в первые несколько дней после ареста. Фактически она была так велика, что мне с трудом удавалось играть роль человека, совершенно оглушенного свалившимся на него несчастьем. Этому способствовала и убежденность в том, что Таконис мне поможет при условии, что ему удастся ускользнуть от врага. Господин Наккен, у которого я жил в Гааге, ходил на свободе. В соответствии с нашей договоренностью он должен был предупредить Тейса (Такониса). Поскольку ЗИПО вроде бы поверило моему рассказу, у меня не было особых оснований беспокоиться за него.

Однако моей самоуверенности был нанесен жестокий удар, когда через три дня после ареста я увидел, как в комнату, где меня допрашивали, ввели в наручниках двух моих друзей – Тейса-Такониса и Япа ван Дейка, – тем более что я никак не мог объяснить себе их арест.

К этому удару прибавился еще один, когда Гискес, уходя, неожиданно спросил:

– Ну, сколько вы еще ошибок сделаете?

Это произошло после того, как я уже расшифровал три найденных при мне сообщения и попросил сутки на то, чтобы подумать и принять решение по поводу его предложения о дальнейшем сотрудничестве.

Я знал, что враг прекрасно знаком с применявшейся нами системой шифровки. После пройденной в Англии подготовки это меня не удивляло, и поэтому я не был особенно поражен, когда Гискес дал мне понять, что знает – у меня должен иметься какой-нибудь опознавательный знак. Подобного банального вопроса следовало ожидать от специалиста по контрразведке. Но мое сердце на мгновение замерло, поскольку мне показалось – мой опознавательный знак ему известен.

Кажется, настал момент более подробно поговорить об опознавательном знаке. Этот знак предназначался для того, чтобы сообщать лондонскому руководству, что у меня все в порядке. Отсутствие знака или его неожиданное изменение свидетельствовали о том, что данный агент попал в руки к врагу. Опознавательный знак может быть самым простым, главное – четко договориться: его наличие означает, что агент спокойно работает, а отсутствие или изменение свидетельствуют о вражеском вмешательстве. Более того, опознавательный знак следует выбирать таким образом, чтобы его не мог вычислить вражеский радист, прослушивающий передачу. Совершенно очевидно, что штаб при этом должен строго придерживаться заранее обговоренного плана, иначе лучше вообще все это не затевать.

Опознавательный знак при его правильном использовании позволяет штабу полностью сохранять контроль над ситуацией, а при его отсутствии или изменении штаб должен прервать связь с соответствующим агентом или в самом крайнем случае заподозрить неладное и начать расследование. Поэтому агент обязан крайне осторожно пользоваться опознавательным знаком и в случае ареста прекратить его применять. Тщательно выбранный знак никогда не станет известен врагу, даже если тот думает, что вычислил его. В случае если на агента оказывается давление, он не должен выдавать истинный знак. Враг будет вынужден удовольствоваться любыми заявлениями агента, которые тот сделает под влиянием обстоятельств, и таким образом не сможет контролировать ситуацию.

Мой личный опознавательный знак по согласованию с Лондоном имел в своей основе мой агентурный номер – 1672, точнее, его первые две цифры. Я должен был писать неправильно каждую шестнадцатую букву текста, но так, чтобы эта ошибка не походила на случайный пропуск или добавление точки или тире во время передачи. Например, вместо S (· · ·) нельзя было писать ни I (· ·), ни Н (· · · ·), зато годилось Т (—).

Судя по вопросу, который задал Гискес, он знал, что наши обычные опознавательные знаки представляют собой сознательные ошибки, сделанные по определенной системе. Это не вызвало бы у меня особого беспокойства, если бы у меня при аресте не нашли трех зашифрованных посланий, включавших в себя опознавательный знак. Гискес знал достаточно, чтобы вычислить мой знак, тщательно изучив эти сообщения.

Казалось, что все пропало!