Тем временем мы еще раз попытали удачи с радиосвязью. Мы решили не ограничиваться передачей одного слова тревоги, а разработали целый метод, с помощью которого надеялись при помощи дополнительных букв, используемых в процессе шифровки, передать следующий текст: «Worked by Jerry since March six (th) Jeffers May third» («В руках немцев с б марта. Джефферс с 3 мая»; кличка Йордана была Джефферс). Естественно, включить такой текст в виде дополнительных букв к одному посланию было невозможно, поэтому его следовало разделить. Более того, немцы запретили мне использовать в качестве дополнительных букв гласные. Используя лишь согласные, необходимо было менять отдельные буквы в ходе передачи, чтобы предупреждающий текст стал более понятен при расшифровке в Лондоне. Одна из трудностей заключалась в том, каким образом снова найти в зашифрованном послании те буквы, которые следовало изменить, но я решил эту проблему, записывая соответствующие буквы особым способом. В следующем примере буквы, которые подлежат замене, выделены жирным шрифтом:

В этом сообщении следовало передать в измененном виде семь букв – G как О, два К как Y, S как I и три Т как Е. Это было нетрудно запомнить и легко осуществить. После расшифровки сообщение, первая часть которого представляла собой предупреждение, выглядело бы следующим образом:

Но затем появлялось новое затруднение. Двух радистов, контролировавших мою работу уже в течение многих месяцев и, похоже, вполне мне доверявших, неожиданно сменил неприятный пожилой тип, который следил за моим малейшим движением как ястреб. В ходе шифрования он зачитывал мне буквы вслух, и я не мог отметить те из них, которые следует изменить во время передачи. Сидя в камере, мы с Йорданом снова и снова тренировались в применении нашей системы, и, когда однажды он оказался вместе со мной на сеансе радиосвязи, я передал ему лист и попросил помочь. В первое мгновение казалось, что немец сейчас вмешается, но Йордан уже начал зачитывать мне буквы, и немец не стал его прерывать. После этого, делая короткие паузы и кашляя в нужный момент, Йордан сумел подсказать мне, какие буквы менять. Таким образом нам удалось передать первую часть предупреждения.

Не знаю, заметил ли что-нибудь надзиратель, или так решили по иной причине, но с того дня Йордану больше ни разу не позволяли присутствовать на сеансах связи, и поэтому передать остаток предупреждения у меня не было возможности. Но мы прониклись уверенностью, что добились своей цели, когда штаб велел моему передатчику RLS-UBL связаться с другими передатчиками в Голландии. По нашему мнению, этот шаг мог быть предпринят лишь с целью проверки.

После этого несколько недель через мой передатчик шел обмен лишь несущественными сигналами. Уже организованные сбросы были отменены или отложены. То же происходило и с другими передатчиками, и, пока у немцев вытягивались лица, наша уверенность возрастала. Но мы снова пережили ужасное разочарование, когда однажды я получил сообщение, объявлявшее о прибытии двух новых агентов.

Мы с Йорданом в отчаянии пытались найти какое-нибудь объяснение этим событиям. Мы осознавали возможность катастрофы, вследствие чего и посылали предупреждения, но в глубине души сохраняли полную веру в штаб. Ошибки, которые делал Лондон, настолько грубо противоречили элементарным принципам безопасности, которым нас обучали, что казалось невероятным, чтобы они не совершались сознательно. В крайнем случае я еще мог поверить, что мои попытки послать слово CAUGHT не увенчались успехом, мое письмо не дошло до Англии или на него не обратили внимания, но мое последнее предупреждение не могло остаться незамеченным. Не было ли более приемлемым объяснение, что штаб проводит обширную операцию по дезинформации противника? Ведь англичане славились мастерским применением этого приема во время Первой мировой войны. Рано или поздно из Англии будет осуществлено вторжение на континент. Возможно, принято решено принести в жертву нескольких агентов, чтобы установить с врагом контакты, которые увеличат шансы на успех такого предприятия. Мы просто ничего не знали. Оставалось лишь изобретать новые методы, которые исключат какую-либо возможность непонимания.

Имелся лишь один надежный способ. Мы должны отправить свое сообщение взамен сочиненного немцами. Контроль над нами все ужесточался, и, прежде чем мы успели закончить приготовления, Гискес решил заменить меня немецким радистом.

Одно из последних сообщений, которое я послал по приказу немцев, включало предложение поставить вместо меня сменного радиста – якобы для того, чтобы у меня появилось время помочь Таконису. Лондон уже одобрил появление сменных радистов на других передатчиках и велел новичку провести пробную передачу. Моим сменщиком стал мой собственный надзиратель – старый служака, наверняка не меньше чем с четвертьвековым опытом работы. Однако, к всеобщему удивлению, Лондон приказал вернуть старого радиста, потому что «новый кандидат не годится»!

Немцы не обратили ни малейшего внимания на это требование. Радист, чью кандидатуру отклонили, продолжал работать. Лондон больше не протестовал, вследствие чего мое участие в операции «Северный полюс» завершилось.

Решение Лондона о том, что я должен продолжать работу, поразило нас всех. Почему сменного радиста сочли непригодным? Я, будучи непрофессионалом, тем не менее, вплоть до своего ареста вполне справлялся с обязанностями радиста. Позже я совершал сознательные ошибки при шифровке и передаче зашифрованных текстов. Но, даже показывая все, на что способен, я не мог сравняться с немецким радистом-профессионалом, которого предназначали мне на смену. В чем же причина этого непостижимого лондонского решения?

Мне снова показалось, что я знаю истину.

Лондон знал, в каком я нахожусь положении, и пытался сохранить за мной место радиста, чтобы обеспечить мою безопасность. В тот момент, когда нас с Йорданом в ноябре 1942 года переслали из Схевенингена в лагерь Харен в Брабанте, мы были убеждены, что англичане насквозь видят игру, затеянную и ведущуюся немецким абвером, и фактически немцы пляшут под дудку англичан.

Сегодня, когда после окончания войны прошло много лет и стали известны все масштабы произошедшей катастрофы, подобная мысль не может не казаться довольно наивной. Я могу объяснить ее лишь тем, что она была порождена непоколебимой уверенностью – безграничной верой в организацию, на которую мы работали.

Трудно описать ту всепроникающую атмосферу, под влиянием которой мы находились во время обучения в Англии. Мы с Йорданом видели, как велась борьба, несмотря на то, что враг покорил уже всю Европу. Мы восхищались той решительностью, с которой английский народ выдерживал ужасные удары и, тем не менее, с невероятным упорством готовился к ответному удару.