а его люди яростно кричали, безуспешно пытаясь отбить своего предводителя.

Ричард нахмурился.

— Это в высшей степени не по-рыцарски. Даже сарацины заслуживают лучшего обращения.

Я кивнул, сочувствуя злосчастному турку, но был доволен тем, что король узнал о злобном нраве Фиц-Алдельма. Пусть продолжает в том же духе, взмолился я.

Снаружи раздались голоса, и Ричард вздохнул:

— Это Ральф Безас, или я ничего не смыслю. Пришел тыкать меня, щупать, пичкать своими настойками. Ступай, Руфус, отдохни немного. Позже мы снова поговорим.

Бросив Рису гранат размером с два кулака, извлеченный из корзинки в шатре Ричарда — ее, скорее всего, прислал Саладин, прослышавший о болезни короля, — я попросил парня очистить плод. Он закатил глаза, так как отделять спелые семечки от белой мякоти было нелегко, но повеселел, когда я сказал, что хватит половины. Красный плод сделался нашим любимцем на Сицилии, и найти его здесь было приятной неожиданностью.

— Как король? — спросил Рис.

— Лучше. Хочет возглавить штурм.

— А он достаточно оправился?

— Еще нет, но говорит, что будет наблюдать за войсками с носилок.

Рис улыбнулся:

— Представляю себе Филиппа, делающего то же самое.

— Он едва с постели встает, — бросил я презрительно, повернувшись к выходу.

— Вы куда? — спросил валлиец, хлопоча с ножом над гранатом.

Я ухватил связку ветоши:

— Сделаю то, что всем иногда приходится делать.

— Осторожнее.

Я кивнул. Собственная отхожая яма покуда имелась только у короля. Для рыцарей двора копали отдельную, но еще не закончили. До поры мы находились в таком же положении, что и все воины, а по большому счету все в лагере. Большую нужду полагалось справлять сразу за оборонительным рвом, отделявшим нас от Саладина. Естественно, многие не желали топать в такую даль или подвергаться опасности, поэтому промежутки между палатками простых солдат были усеяны зловонными лепешками. За канавой невозможно было найти чистую полоску земли, да и сидеть с голым задом среди толпы было не слишком уютно. Я обнаружил, что чем раньше выйти, тем меньше будет народа. К тому же, если рассудить здраво, в ранний час сарацины едва ли стали бы рыскать поблизости.

Я торил путь через бестолковщину христианского лагеря. Выгоревшие на солнце палатки, кособокие лачуги из обломков досок, веревки с бельем. Дворняга оскалила на меня зубы — многие здешние псы совсем одичали, и я наклонился, делая вид, что подбираю камень. Собака попятилась, поджав хвост. Дойдя до последних шатров, я пересек открытое пространство, отделявшее их ото рва. Ему полагалось иметь пятьдесят шагов в ширину, чтобы на нем могли собраться готовящиеся к атаке войска, — но зачастую там не было и половины. За два года осады его захламили несметным количеством брошенного снаряжения и отходов, не говоря уж об испражнениях всех сортов.

Порадовавшись, что поблизости никого нет, как и с другой стороны рва, я стал спускаться по земляному склону. Он был достаточно пологим, дойти до самого низа можно было обычным шагом. Приходилось смотреть под ноги: иные солдаты облегчались прямо здесь, к тому же часто попадались туши животных. Подъем на противоположную сторону был более крутым, требовалось помогать себе обеими руками. Сунув ветошь за пояс и подгоняемый позывами в животе, я стал проворно взбираться.

Наверху не было никаких признаков вражеских конников. Я стал оглядываться в поисках чистого участка земли. Это оказалось не так-то просто. Поближе ко рву, где безопаснее, почва была густо усеяна кучками человечьего дерьма. Я осторожно направился к востоку, не отрывая глаз от поверхности, и сделал около сотни шагов, чего тоже не хватило. С прибытием наших сил солдат в лагере стало вчетверо больше, и я наблюдал одно из последствий этого.

Расстегнув пояс, я стянул шоссы и брэ и присел, обратившись лицом не к сарацинам, а нашему лагерю. Турки едва разглядели бы мой голый зад за три мили. А если бы я повернулся наоборот, меня видели бы все, кто находится поблизости.

Дело пошло. С внутренностями не все было ладно. Не кровавый понос, слава богу, но что-то в воде или в пище с самого дня нашего прибытия вызывало расстройство в моих кишках. Я закрыл глаза, надеясь, что больше посещать отхожее место в этот день не понадобится.

С другой стороны рва послышались голоса. Я не обратил на них внимания. Кишки сокращались, воздух вылетал пузырями. Я хотел, чтобы меня не отвлекали, не беспокоили.

Разговор на той стороне прервался.

— Глянь-ка! — воскликнул кто-то.

Только бы он не показывал на меня, подумал я. Простые солдаты привыкли потешаться над товарищами, справлявшими нужду. Дрюн не раз ругался из-за этого на Риса и искал удобной возможности, чтобы поквитаться.

— Тот сарацин прямо ниоткуда взялся, — сказал человек.

Я почти не слушал. Новый приступ скрутил мой живот, пришлось опереться рукой о землю, чтобы не упасть. Ударила жидкая струя. Я застонал.

— Господи, он заметил того рыцаря!

— Даже сарацин не станет нападать на человека в отхожем месте, — ответил второй голос.

— Думаешь? Гляди, как он колет коня шпорами! Эй, сэр!

Я понял, что речь идет обо мне, и посмотрел через ров. Четверо незнакомых мне жандармов размахивали руками.

— Там на вас турок скачет, сэр! — прокричал один. — Оглянитесь!

Чувствуя, как внутри всколыхнулся страх, я повернул голову. Всего в четверти мили от меня был сарацинский всадник, он приближался, скача галопом. Солнце играло на металлическом навершии обтянутого материей шлема, под мышкой правой руки конник сжимал копье. Я понятия не имел, откуда он взялся, но его целью явно был я. Больше по эту сторону рва никого не было.

Я еще не закончил облегчаться, но промедление грозило смертью. Уже трудно было понять, доберусь ли я до безопасного места. Проклиная злую судьбу, отсутствие оружия и понос, я натянул брэ и шоссы, подвязал пояс и кинулся бежать. Горсть драгоценной ветоши я бросил, так и не воспользовавшись ею.

— Бегите, сэр! Бегите! — кричали солдаты, маша руками, словно это могло ускорить мой бег.

За спиной земля дрожала от стука копыт. На каком расстоянии, я не брался определить, но явно неподалеку.

У меня скрутило живот. Мне отчаянно требовалось снова присесть, но об этом не могло быть и речи. Сдерживаясь как мог, я побежал. Крики пехотинцев становились все настойчивее.

— Быстрее, сэр!

Похожий на улюлюканье клич прорезал воздух. Арабского я не разумел, но смысл понял. Господи, думал я. Если уж мне суждено погибнуть в Святой земле, то с мечом в руке, сражаясь бок о бок с королем, а не удирая с неподтертым задом, словно трус.

Я чувствовал, как под ногами колеблется земля.

— Он почти нагнал