эмигрантов, в том числе с братом Эугениушем и нашими женами, мы организовали в Швеции издававшийся позже в Париже и Лондоне ежеквартальник «Анекс», я с самого начала настаивал на том, чтобы он не был ни политическим, ни идеологическим: мы — польские эмигранты особого рода и, в отличие от предшествующих волн беженцев, не имеем неоспоримого чувства принадлежности к Польше и порожденного им безусловного морального права принимать участие в ее политических делах. По этой причине после введения военного положения у меня возник конфликт с парижской «Культурой» и лично с Густавом Герлингом-Грудзиньским. Они были убеждены, что настало время, когда эмиграция должна взять на себя функции лидера, вдохновляя движение сопротивления на родине. Я тогда написал текст, в котором открыто дистанцировался от подобного понимания задач эмиграции. Оно казалось мне анахроничным, совершенно оторванным от польской действительности. Во всяком случае, мы, организаторы «Анекса», решили, что должны использовать свою привилегированную ситуацию: ведь, будучи на Западе и в большинстве своем вращаясь в академической среде, мы имели доступ к значимым дискуссиям, книгам, публикациям и могли, так сказать, поставлять разнообразную духовную пищу интеллектуально и политически независимым кругам в Польше. Мы публиковали тексты левые, либеральные и консервативные. Отсюда и название. Сначала, правда, кто-то предлагал вариант «Заграничное приложение», но потом возник «Анекс» — и так и осталось.

Вступительную статью, излагавшую концепцию журнала, в написании которой принимал участие также и Янек, мы построили вокруг тезиса, что общество в Польше разделяется прежде всего не на классы или страну и эмиграцию, а на сторонников общества плюралистического и демократического — и приверженцев диктатуры. Я послал набор этой статьи в Польшу и получил ответ от четырех известных деятелей оппозиции, негативно оценивших наш текст. Их аргументы были противны нашим интенциям. Мы хотели показать, что, несмотря на эмиграцию, принадлежим к польскому демократическому лагерю, а наши критики видели опасность идентификации рождавшейся демократической оппозиции с еврейской эмиграцией. Когда я это услышал, мне захотелось бросить к чертовой матери и журнал, и деятельность в пользу оппозиции. Страх перед польским антисемитизмом — просто какая-то болезнь, сказал я себе, и не затем я уезжал, чтобы по-прежнему иметь с этим дело. Но перевесили чувство долга и тот факт, что первый номер был уже напечатан, — так что мы с женой просто вырезали эту вступительную статью бритвой из тысячи пятисот экземпляров и заменили вкладкой с нейтральным текстом.

Сначала «Анекс» занимался только перепечатками, но, поскольку он выходил до 1976 года, до создания Комитета защиты рабочих и появления независимых издательств, мы быстро завоевали читателя. Несколько номеров сделали вместе с друзьями, оставшимися в Польше. Например, номер, посвященный Оруэллу, был подготовлен вместе с Марцином Крулем и Войтеком Карпиньским. Другой номер — с теми, кто был близок к журналу «Запис»[281], в сотрудничестве с Виктором Ворошильским[282] и Анджеем Дравичем[283]. Он назывался «Архипелаг свободной мысли» и в нем мы напечатали тексты Александра Солженицына, Андрея Сахарова и лидеров российских диссидентов. Еще один важный номер был посвящен отношениям церкви и светской интеллигенции, здесь ведущую роль сыграл Адам <Михник>. Я, впрочем, был уверен, что именно он под псевдонимом написал одну из важнейших политических статей, но, как оказалось, ее автором был Антоний Мацеревич, призывавший оппозицию выйти из-под опеки церкви и критиковавший ее за излишнее сближение с церковными иерархами. Однако самый, наверное, значимый номер «Анекса», озаглавленный «Евреи как польская проблема», касался польско-еврейских отношений. Мы, в частности, опубликовали в нем статью Янека Гросса «Тот мой земляк… но я его не люблю», с которой начался его интерес к данной проблематике. Тезис Янека был довольно провокационным и сводился — если в двух словах — к тому, что об отношении поляков к евреям свидетельствует то, что во время оккупации они были готовы рискнуть жизнью ради контрабанды мяса, но не ради спасения еврея. Уже тогда мне претила радикальность Гросса, но нельзя было не признать его правоту и последовательность.

Этот номер «Анекса» отозвался в Польше широким эхом, его много раз перепечатывали подпольные издания. Кто знает, может, именно тогда Янек осознал, что это тема его жизни. «Соседи» стали книгой, которая не только имела и будет иметь огромное воздействие на польское общественное сознание, но и открыла Гроссу дверь к серьезной академической карьере в США.

Нина Смоляр, Эугениуш Смоляр

Создатели ежеквартальника и оппозиционного издательства «Анекс»

Нина: На меня огромное впечатление произвела статья о выпускном сочинении Янека, которую я прочитала в журнале «Политика». Там говорилось, что юноша по памяти цитирует в своей работе длинные фрагменты французских текстов в оригинале. При этом я знала, что Гросс поступает на физический факультет. «Ничего себе сопляк», — подумала я.

Перед самыми мартовскими событиями я говорила с Янеком о протестах американских студентов против войны во Вьетнаме и рассказывала, что, когда в штате Кент национальная гвардия пригрозила студентам университета, что войдет на территорию кампуса, те сели у входа. Я сказала, что в подобной ситуации мы должны вести себя так же. Эта мысль моментально распространилась по сарафанному радио, и действительно, когда во время митинга 8 марта на территорию Варшавского университета вошли гэбисты, студенты сели на землю. Сразу стало видно, кто есть кто.

После митинга Янек ночевал у меня дома. Он считал, что там он в большей безопасности. Такими мы были наивными конспираторами.

Эугениуш: Совсем как в знаменитой истории о Литыньском, который после митинга отправился прятаться к Блумштайну, а Блумштайн — к Литыньскому, в результате забрали обоих (смех).

Нина: Нас, к счастью, в первую ночь не арестовали. Янек успел на следующий день уехать в Краков в роли «эмиссара» варшавских событий.

Эугениуш: Выйдя из тюрьмы и уехав в Швецию, мы быстро установили связь с друзьями, хотя нас разбросало по свету, а телефонные звонки, особенно в Америку, были тогда жутко дороги, так что главным образом все писали письма.

Нина: Первая встреча с Янеком должна была состояться в Германии: мы отправились на старом дребезжащем «пежо» в путешествие по Европе, а он получил от Йеля стипендию в Роттенбурге для изучения немецкого языка, чтобы иметь возможность работать в немецких архивах. Название места я запомнила, но, когда мы въехали в Германию, оказалось, что Роттенбургов несколько. Мы выбрали университетский город, однако ни о каком Гроссе или курсе немецкого языка там никто не слыхал.

Эугениуш: Так что в первый раз после эмиграции мы увиделись в 1973 году, когда отправились в США, чтобы совершить путешествие с Восточного побережье на Западное. Мы навестили