слабые умы жаждущих пустых наслаждений индивидуумов, но даже несмотря на такую данность, божественное благословление сочилось из каждого камня, деревца или пылинки. «Как же можно не замечать столь вопиющую очевидность»? — думал восхищенный поэт, глядя на серебряную рябь Москва-реки, бесчисленных уток и чаек, игнорирующих проплывающие катера и речные трамвайчики. «Наверное, это то, что заставляет жить», — тихо произнёс расчувствовавшийся Аристарх, осознавая, что Россия стала той страной, которую Создатель выбрал, чтобы явить себя людям. Спасение придёт именно отсюда, из этой усталой, политой кровью земли, раскрывшись в душах, мечтающих о разном, но таких прекрасных людей. Пройдя несколько шагов, Майозубов посмотрел под ноги и увидел нарисованную мелом цифру семнадцать. Гений грустно улыбнулся пространству и поблагодарил Провидение.

Дни неторопливо таяли, но такое течение дел не вызывало абсолютно никакого сожаления или страха, скорее наоборот, поэт испытывал невероятную благодарность, понимая, что не так важно для чего ты живёшь, куда важнее другое, ради чего ты готов отдать жизнь…

Справа от Майозубова оказался «Киевский вокзал» и «площадь Европы». «Странное сочетание, прямо оксюморон какой-то», — криво усмехнулся Аристарх, до конца не понимая, что ему так не понравилось в архитектурном объединении Киева и Европы. Это, наверное, просто какие-то неприятные предчувствия, — подумал поэт, и чтобы немного отвлечься от нахлынувшего наваждения, по пешеходному мосту перешёл на другую сторону реки. Спустившись по лестнице к набережной, он вынул блокнот и записал крутившиеся в голове строки.

По проводам сознанья бежит ток,

Без помех — не определяя стóроны,

За мудростью идут на Восток,

Клюют Запад седые вороны

Сердце бьётся, чеканя ритм

Льются реки дождями прошлого

Снова жизнь изменит алгоритм

В оправданье чего-то пошлого

Радуг будут плестись кружева,

Расцветая грехами Содома

И схлестнутся добро со злом

У калитки отчего дома…

После того, как эмоции упали на бумагу, Аристарху стало легче и он, бросив печальный взгляд в сторону Киевского вокзала, направился к тихому парку, расположенному возле стен Новодевичьего монастыря. «У меня отняли страну», — вздохнул поэт, вспоминая всё, что знал о СССР, в то же время, он хорошо понимал, что распад великой страны был абсолютно неизбежен, так как энергичные коммунисты, чтобы утвердить превосходство своей идеологии, без доли стеснения уничтожали веру в Создателя, а эта земля никак не может существовать без Бога. «Россия так же, как и птица Феникс, возродится во всей своей полноте», — уверенно прошептал гений и с безразличием пройдя мимо парка, свернул к «новой» части кладбища Новодевичьего монастыря.

Мрачная, кроваво-красного цвета стена надёжно скрывала мемориальный погост, на котором обрели вечный покой многие известные в стране люди. Майозубов вспомнил, что где-то там должен быть прикопан и труп алкаша Ельцина, а это, пожалуй, лучшее место в городе, где можно плюнуть, вспоминая смутные времена беспредельных девяностых: нищета, повальный бандитизм, окорочка «Буша» и тотальное воровство — только малая часть того, что олицетворял лежащий в земле начальственный покойник. И при всём при этом Майозубов не мог назвать Ельцина истинным злом, так как последний был просто слабым, пьющим человечком плывущим, как известный предмет, по течению истории. Борис Николаевич, при всём сотворённым им вреде, совсем не тянул на хлёсткий, но бесславный титул «истинного зла». В общем, облажался даже в этом…

«К могиле Ельцина можно нести лишь презрение и боль», — подумал поэт, когда подошёл к месту захоронения бывшего президента. Мудрый архитектор сделал надгробие в виде российского флага, бессознательно задействовав символ страны, как оберег, иначе бы сюда действительно плевали. Впрочем, немного постояв и поразмыслив, Аристарх понял, что больше не испытывает к покойному никаких чувств, ни отрицательных, ни положительных. Боль от развала страны оставалась, а ненависть к лежащему в земле полностью ушла, исчезло даже презрение, а душу наполнила умиротворяющая пустота и устойчивое понимание того, что уже ничего невозможно изменить. «Наверное, эту образовавшуюся пустоту можно назвать прощением», — решил поэт, ощущая, что проявившееся с приходом инфернального Бориски внутреннее противостояние «патриот — либерал» теперь уже окончательно отпустило, оставив приятную цельность и капельку горькой мудрости.

Поэт уверенно покинул территорию погоста, а его настроение значительно улучшилось, ведь некогда «подаренная» Бориской раздвоенность полностью ушла. К слову, он к ней давно привык и даже научился мириться с разрывающим напополам внутренним конфликтом, но зато теперь появилась возможность полностью собраться и принадлежать исключительно самому себе. Вызывало небольшое сожаление только то, что на переживание обновлённого себя оставалось лишь семнадцать дней. Впрочем, с другой стороны, так ли это мало, семнадцать дней?

Аристарху захотелось прохлады, поэтому он зашёл в парк, где большой, перерезанный с краю мостиком, пруд давал необходимую свежесть и отдохновение. Там, попав под сень ветвистых деревьев, поэт сел на свободную лавочку и умиротворённо прикрыв глаза, вытянул перед собой ноги. Стало невероятно легко и приятно, особенно когда прохладный ветерок нежно подул прямо в лицо. Гений открыл глаза и увидел Бориску наглым образом, копирующим его поведение.

— А ты-то тут какими судьбами? Алкоголя нет совсем и точно не будет, — ядовито, но всё же радостно произнёс Майозубов.

— Как это не будет? Это же форменное безобразие не наливать страждущим! — искренне возмутился Бориска.

— Я не хочу рисковать этим пространством-временем даже ради тебя, мой инфернальный друг.

— Жаль, что не хочешь. Впрочем, очень даже обидно такое слушать, мог бы, кстати, хотя бы ради покойничка, замечательной холодной водочки купить. А то, понимаешь, припёрся на могилку, наругал дохлого деда, и даже не сразу осознал, что ругаться на мёртвых — это самое, что ни на есть тупое и бесполезное занятие. Каким бы не был бывший Гарант — он разлагающийся труп с червями внутри… Но, понимаешь, главная беда — не налил. Причём, никому!

— И не налью, мне из-за тебя скоро на кладбище самому в виде покойника ехать придётся.

— А почему вот сразу из-за меня, прямо так и хочется сказать: сам дурак!

— Бориска, вся твоя гнилая сущность в этом бессмысленном «сам дурак».

— Да ладно тебе, поэтишко, воздух сотрясать, тебе даже покупать ничего не надо — позвони Мише, он точно приобретёт что-нибудь стоящее.

— А Миша, между прочем, не пьёт водку, он специалист по коньяку…

— Да хоть бы и так, звони ему тебе говорят, а то буду идти рядом и ныть, пока сердце твоё каменное не растоплю.

Аристарх понял, что отдохнуть уже точно не удастся и под бесконечно нудное бормотание Бориски направился в сторону дома. Во-первых, дома было чего плеснуть приставучему привидению, а во-вторых, неожиданно осенило, что его действия могут влиять на ситуацию, причём, конкретно. Ведь получалось, что как только он полностью отпустил ненависть к