когда твоя мать снесла тебя. Я раздавлю тебя, мальчик.

Я не мог дышать. Но он не отпускал меня.

— Я не боюсь Рубикона. Ударишь сестру еще раз или кого-нибудь еще, Блейк, и я позабочусь о том, чтобы тебя заперли в подземельях Тита, и лично сожгу ключ.

Я кипел от злости, но не мог дышать. Я попыталась вырваться из его хватки, когда его кислота начала обжигать мне горло. Я не могла вырваться из его хватки.

— Подземелья Тита заколдованы. Ни один дракон никогда не сбегал из них. Я оставлю тебя там гнить.

Я увидел правду в глазах отца.

— Хорошо, пап, — прохрипел я. — Я верю тебе.

Он отпустил меня.

— Возьми себя в руки, Блейк. И никогда больше не заставляй меня приходить сюда, чтобы во всем разобраться.

Я кивнул. Я никогда не видел отца таким. Он тоже был темным, но всегда таким слабым.

Он выглянул в окно.

— Ты обратился?

Я молчал.

— Ты обратился, Блейк?

— Я не знаю. Часть меня темнее, но, очевидно, я все еще испытываю некоторый страх. — Только что почувствовал его сейчас.

— Тогда все еще есть надежда.

Он отвернулся и, не оглядываясь, вышел из лазарета.

Я вздрогнул. Я не думал, что когда-нибудь снова буду бояться отца, но каждая косточка в моем теле, каждая чешуйка, покрывавшая меня, дрожала.

Зверю это не понравилось.

***

Последовала пара заявлений. Мне теперь было все равно.

У меня развилась бессонница. Я боялся засыпать. Если это был не тот долбанутый сон, в котором я был сшит совершенно неправильно, то это был тот, в котором на меня претендовало то, что, по-видимому, было светом. Мне не снился ни один из них, но я смертельно устал.

Я снова пошел повидаться с Ирен. Она была единственной, кто заставлял меня чувствовать себя спокойно. Давала мне то, что я хотел, и трахала меня так, как мне было нужно. Часть меня все еще заботилась о ней, но теперь все было по-другому.

Все было по-другому.

Каждый раз, когда Люциан говорил о назначении даты своей следующей попытки, я больше не боялся за него.

Я просто хотел убивать.

У меня было еще два заявления. Я хотел убить их, чтобы насытить свою тьму, но власти остановили процесс, прежде чем дело зашло так далеко.

И вот однажды ночью мне это приснилось.

Это был не один из двух снов, которых я боялся. Это был другой. Я был безнадежно потерян, мысленно потерян. Я чувствовал себя одиноким, испуганным.

Ветер не дул. Не было никаких признаков тьмы. Колизея не было видно, как и пустыни.

Я испугался; это было противоположностью моим обычным снам. Тут было мирно. Я был под деревом. Я лежал на кровати, греясь на теплом солнце. Мое тело болело от слишком большого количества секса. Она пошевелилась в моих объятиях, и я посмотрел вниз на рыжую.

Это захлестнуло меня, как приливная волна.

Я мягко обнял ее, и мои губы задержались на ее веснушчатой коже. Я начал ломаться. Часть меня ненавидела это.

Она проснулась. В ее глазах стояли слезы. Я хотел спросить, что случилось.

— Ты меня не любишь.

— Что? — спросил я, сбитый с толку.

— Ты не любишь меня.

— Детка, — сказал я, когда тревога поднялась в моей груди. Что с ней было не так?

— Ты не любишь меня. Ты не любишь меня. Ты не любишь меня. — Она начала плакать. Потом она закричала, и я проснулся.

Прежнее оцепенение вернулось, но слеза скатилась по моей щеке.

Она была права. Я не любил ее.

Никогда.

Я никому не принадлежал и никогда не буду принадлежать.

***

— Что происходит с твоей спиной? — Табита закричала однажды утром.

— Не надо, — предупредил я ее.

— С кем ты встречаешься, Блейк?

— Это ничего не значит.

— Ты невероятен.

— Тебе это не нравится? Вон там дверь, драгоценная. — Я стянул футболку через голову.

Она не собиралась указывать мне, что я могу, а чего нет. Уже ходили слухи, что мы были парой.

— Мой брат все еще хочет, чтобы ты позвонил ему. Просто поговори с ним. Он сводит меня с ума. — Она натянула брюки и вышла из моей комнаты, одетая только в лифчик.

Я покачал головой. Фил мог бы сгнить, мне было все равно.

Честно говоря, последние несколько месяцев были настоящим круизом. Теперь Ирен снабжала меня припасами. Я просто должен был попытаться продержаться.

Я не чувствовал себя таким темным.

Я всегда думал, что когда я стану темным, то захочу освободить Горана и умру, пытаясь это сделать, или испепелю свой мир и буду править остальным. Что-то в этом роде.

Может быть, отец был прав. Я все еще боялся, и страха я не знал. Может быть, признаком моей капитуляции перед тьмой было то, что страха не будет.

Я был страхом.

Но я все еще боялся.

Я оделся и снова отправился на одно из этих гребаных скучных занятий.

Табита была рядом со мной. Ее рука скользнула вверх по моей ноге, а затем она прикоснулась ко мне. Я закрыл глаза. Это было приятно.

Когда прозвенел звонок, я затащил ее в чулан и выебал.

Смотрите-ка, а жизнь была не так уж плоха. Ну, пока нет.

— 25~

Снова в Колизее. Радостные возгласы эхом отразились от стен. Глухие звуки вибрировали в моих чешуйках. Все, чем я был, содрогнулось. Тьфу, черт, только не это. Пожалуйста.

Я знал, что произойдет, как только эти врата откроются. Это должен был быть рыцарь в белоснежных доспехах, и острые лучи солнца отражались бы на нем, лишая меня зрения.

Все, что касалось этой ночи, пугало меня до смерти.

У рыцаря была странная способность, которая создавала армию. И хотя по драконьему закону было запрещено заявлять права на дракона через нескольких всадников, этот был не в счет.

Я уставился на ворота, как будто каким-то чудом мог получить дополнительную способность, которая могла бы испепелить рыцаря одним лишь моим злобным взглядом. Стало слышно биение моего сердца. Все вокруг меня затихло. За этими воротами были только я и рыцарь — или мне следует сказать рыцари? — за теми воротами.

Ворота открылись с громким скрежетом, а затем я услышал лязг доспехов, и отражение металла на солнце ослепило мое зрение.

Я проснулся.

Пот стекал с лица. Люциан все еще спал в другом конце комнаты. Часы на прикроватном столике показывали полночь.

Почему мне снилось это дерьмо?

Я изо всех сил старался избавиться от этого чувства. По какой-то причине это было все труднее и