одним движением опрокинул себе в рот – и схватился за горло. Из глаз брызнули слезы, хотелось глотнуть воздуха, но первый же вдох обжег небо. Он с благодарностью схватил протянутый калач, жадно впился в него зубами. И обжигающий огонь от горла уже более приятным теплом опустился в желудок, разлился по всему телу, от кончиков волос на стриженой макушке до больших пальцев на ногах. Он прожевал откусанный кусок, отхватил второй, подвинул пустой стакан дяде Яше.

– Еще!

Буфетчик снова плеснул из бутылки:

– Последняя. И закусывай.

Вторая пошла уже легче. Николай понюхал калач, отложил, расстегнул пуговицу на воротничке, поставил оба локтя на стойку и подпер кулаками голову.

«Или я правда трус? Она же меня использовала! Душу мне изгадила всю. Как я без нее жить буду? После нее как? Знал ведь, что гадина, но верил. Думал, что со мной все иначе будет. А она?»

Перед глазами всплыло отрешенное лицо Анастасии. Глаза безразлично смотрели сквозь него и будто скучали, ждали, когда он уже наконец уйдет.

«Не уйду! Не со мной – так ни с кем! Только не так, как Машка хочет. Без подлости! Глядя в глаза убью! Чтоб знала, за что умирает!»

– Деньги-то есть, Николаш? Или записывать в книжку?

Коля достал из кармана монетку, положил перед собой.

– Дядь Яш. Скажи – а ты людей убивал?

Буфетчику было на вид лет пятьдесят, и авторитетом он пользовался у местной братии непререкаемым. Никто не знал ни фамилии, ни отчества, и очень может быть, что и звали «дядю Яшу» вовсе не Яковом. Он не говорил на блатном жаргоне, не матерился, но ни один из завсегдатаев «Столбов» никогда не перечил этому тихому дядьке. Была в нем сила, и местные золоторотцы чувствовали ее инстинктивно, как собаки чувствуют человека, на которого нельзя скалить зубы.

Однажды прошлым летом Николай сам был свидетелем очень показательной сцены. Под вечер завалилась в чайную компания из трех уже подвыпивших фартовых, не местных, гастролеров, коих в дни ярмарки прибывало в Нижний сотни. Уселись за свободный стол, и один из троицы начал требовать у полового водки: кричал, что всех угостит с хорошего хабара, стучал об стол тугим бумажником. Половой оправдывался, объяснял, что спиртного здесь не продают, но гость саданул парню под дых и заорал, что если ему и его корешам не принесут водки и пожрать, он разнесет все заведение. В зале стало тихо. Дядя Яша медленно вышел из-за стойки, проковылял к беспокойному столику, наклонился к смутьяну, коротким движением ткнул ему в кадык, притянул к себе за ухо и, не повышая голоса, сказал:

– В «Столбах» таким, как вы, даже чая не наливают.

Дружки баламута было кинулись на выручку, но тут же и полегли – сидевшие за соседним столиком синхронно усыпили их дубовыми табуретками. Шумного гостя дядя Яша так и проводил во двор за ухо, а тихих его товарищей вынесли постоянные гости. Бумажник, которым хвалился скандалист, остался на столе. Дядя Яша поставил всем водки (Кольке и Юрке перепало по стакану чая с баранками), а бумажник спрятал под фартук. Никто не возразил.

И вот теперь, захмелев от выпитого, Николай решил, что лучше дяди Яши никто его не научит, как быть дальше. А тот молча забрал из рук у Коли подстаканник, сунул в мойку, вытер капли на столешнице.

– Дядь Яш… Прости… Я чего-то… Водка все, – побледнел Николай. Он уже прямо чувствовал на своем ухе железные пальцы.

– Домой ступай. – Николай сполз со стула, на ватных ногах направился к выходу. – Фуражку забыл. Накажут.

Коля был готов смириться с тем, что за фуражку и правда придется пострадать, но послушно развернулся, взялся за протянутый козырек, потянул, но дядя Яша не спешил разжимать пальцы.

– Не знаю, что у тебя стряслось, парень. И не спрашиваю. Но ты запомни: чужой жизнью распорядишься – своей вовек апосля хозяином не будешь. Уж мне-то поверь.

* * *

Николай уже почти час торчал на скамейке в Губернаторском саду, надвинув на глаза фуражку и сунув руки в карманы кителя. В правом кармане лежал вытащенный у Юрки складной охотничий нож – единственная его память об отце. Время от времени Николай мокрой ладонью сжимал рукоятку с утопленным в нее лезвием, будто напитывался решимостью, но так пока ни на что и не решился.

На другой стороне аллеи, едва видимые через кусты сирени, сидели они – Настя и ее новый объект интереса. Сомнений никаких не оставалось – Коля тенью сопровождал их от дома Анастасии с трех часов дня. Сперва они попили кофию с пирожными на летней веранде французской булочной у Кремля, при этом кавалер перецеловал Насте пальцы на обеих руках. А когда они переместились на скамейку в сад, так и вовсе к шее прикладывался, щекотал стрижеными усиками ухо.

Николай то наливался кровью, то покрывался холодным потом, пыхтел, всячески себя обзывал и несколько раз даже вскакивал с места, делал несколько шагов в их направлении, но снова садился и снова ругал себя за нерешительность. В конце концов он не выдержал, в очередной раз мысленно вынес себе приговор – трус, резко поднялся и, спрятав голову в плечи, зашагал к выходу. Черт с ними! Пусть живут и радуются.

Он уже почти дошел до ворот сада, так и не отрывая взгляда от гравийной дорожки, как услышал со спины насмешливый голос:

– Николай? Ты что, следишь за мной?

Еще сильнее ссутулившись, он медленно повернулся. Настя в белом летнем платье, обшитом кружевом, стояла под руку со своим спутником в щегольской клетчатой тройке, которые так полюбили коммивояжеры и купцы новой формации, и с брезгливой улыбкой смотрела на него.

– Настасья Игнатьевна, что это за прыщ? Он вам докучает?

Ее кавалер, отставив в сторону трость с набалдашником в виде лошадиной головы, смотрел на Николая как на назойливую муху.

– Да так, Савелий Андреевич. Просто старый знакомый.

Николай поднял голову, сжал кулаки:

– Знакомый?! Просто старый знакомый?! А теперь у тебя новый знакомый?! Ах ты… Ах ты!..

Все обидные слова, приходящие на ум, казались недостаточно сильными, не увесистыми. Он бессильно раскрывал рот, ему не хватало воздуха. Медленно вытащив из кармана нож, Николай дрожащими пальцами раскрыл лезвие и шагнул к улыбающейся Анастасии.

– Убью!

Обида ударила в голову, перед глазами поплыли красные круги. Он, уже ничего не соображая, рванулся вперед, выставив руку в сторону белого кружевного пятна, охнул от резкой боли в локте, обернулся на пятно клетчатое и лишь увидел, как и без того смазанный