его жену. Потому-то я и беспокоился.

– Простите, отец Бернарди, но я все еще не понимаю.

– Я знал, что ты умная, храбрая и великодушная девушка, поэтому подозревал – и, как выяснилось, не зря, – что Нико не замедлит в тебя влюбиться. А это означало бы, что я напрасно тешу себя надеждами увидеть его когда-нибудь священником и, быть может, даже моим преемником в Меццо-Чель.

– Если вы хотите, чтобы я признала нашу с ним любовь ошибкой, я этого не сделаю, – заявила Нина, и у нее дрогнул голос.

– Нина, милая, я пытаюсь сказать, что это я ошибался. Более того, теперь я уверен, что вы с Нико предназначены друг для друга. Некоторые называют это судьбой, но я предпочитаю думать, что ваша любовь послана свыше и есть величайшее благословение.

– Зачем вы говорите мне об этом?

– Чтобы ты не переставала надеяться. Чтобы помнила: твоя любовь к Нико, дающая тебе силы, не иссякнет. Неважно, как долго продлится ваша разлука, неважно, какое расстояние вас разделяет, – ваша любовь пребудет вечно. Пообещай мне не забывать об этом. Ты сумеешь сохранить в душе надежду?

– Да, падре, – прошептала Нина.

– Тогда, быть может, ты не откажешься помолиться вместе со мной? Можешь выбрать псалом…

Нина вспомнила лицо Нико, как он смотрел на нее в ту ночь, когда опустился рядом на колени и поклялся любить и уважать ее до конца своих дней.

– В Песне Песней есть такой отрывок… – проговорила она. – Начинается словами «Положи меня, как печать, на сердце твое…»[45]

– Я хорошо его знаю. – Не открывая молитвенника, отец Бернарди начал читать наизусть благословенный текст: – «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный…»

– «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее», – шепотом подхватила Нина. Потом она закрыла глаза и снова вспомнила ту ночь, когда повторяла за Нико брачный обет. – «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне».[46]

Отчаяние и скорбь нахлынули, накрыли ее волной, и она почувствовала, что тонет, беззащитная и одинокая. Она была так одинока…

– Отец Бернарди, вы здесь?

– Я… да… О боже мой! – Священник вдруг вскочил так резко, что опрокинул стул, и бросился прочь из кухни.

Вот теперь все ее покинули. Единственной спутницей Нины осталась боль. Боль усиливалась, ослабевала и снова усиливалась. Не осталось ничего, кроме боли.

– Нина! Нина! Послушай меня! – Золовка обняла ее за плечи ласково, но решительно. – Роды начались.

Нина подняла голову и была потрясена паническим выражением лица Розы. Той самой Розы, которая всегда знала, что делать.

– Я не понимаю… – пробормотала Нина, а затем, проследив за ее взглядом, посмотрела вниз и увидела на своей юбке темное пятно, быстро расползавшееся по ткани.

– У тебя воды отошли! Ребенок вот-вот родится, нужно отвести тебя наверх.

– Я даже не заметила…

– Зато бедный отец Бернарди заметил. Ты его перепугала до смерти. Можешь встать?

– Кажется, да, – сказала Нина, но когда она попробовала подняться, ноги подогнулись под ее весом.

– Папа! – крикнула Роза. – Нам нужна помощь!

Альдо прибежал, подхватил Нину с одной стороны, Роза – с другой, и вместе им удалось преодолеть первый лестничный пролет. На площадке Нина скрючилась от боли и чуть не упала. Двигаться и дышать она смогла, только когда схватки на время прекратились.

– Ты помнишь, чему тебя учили на курсах? – спросила Роза, когда они поднимались по ступенькам второго пролета.

– На каких курсах?

– Медсестер.

– О… да… немного, – запинаясь, выговорила Нина; на родах она присутствовала один-единственный раз – весной принесла котят деревенская кошка. – Очень мало, – поправилась она.

– Нам надо позвать Ромильду, – сказал Альдо с белым перепуганным лицом.

– Повитуху? А если она…

– Ей можно доверять, – перебила Нину Роза, – и дело свое она знает. С ней и ты, и ребенок будете в безопасности.

Наконец они добрались до спальни. Альдо побежал за Ромильдой, а Роза помогла Нине усесться на кровать.

– Давай-ка снимем платье, – сказала практичная, как всегда, Роза. – Где твоя ночная рубашка?

– У меня она одна, я ее испачкаю! – запротестовала Нина.

– Ну, не голышом же тебе рожать. Я тебе потом свою одолжу.

– Нет, прикрой меня простыней, этого будет доста… – Нина задохнулась от очередного приступа боли и умолкла.

Минуты тянулись, как часы; ни о чем, кроме боли, думать было невозможно. Наконец пришла Ромильда. Она переступила порог спальни в тот момент, когда Нина отбрыкивалась от простыни, которой ее пыталась прикрыть Роза, чтобы соблюсти приличия.

– Нет, не надо, Роза, – умоляла Нина, – я не вынесу этой тяжести, убери…

– Да и так сойдет, – весело сказала Ромильда. – Зато потом простыню стирать не придется.

Повитуха сразу разобрала сумку, которую принесла с собой, вымыла руки – Роза полила ей из чайника кипяченой водой, – затем тщательно осмотрела Нину и заявила, что ребенок родится только через несколько часов.

– Хорошо, – задыхаясь, проговорила Нина между схватками, – я рада, что он не родится сегодня, после всего…

– Ничего страшного, – заверила Ромильда, – первые дети не любят торопиться.

Часы поползли дальше, боль становилась все сильнее, а промежутки между схватками все короче. Ромильда то и дело заглядывала в спальню, и вот наконец, когда небо уже начало светлеть, предвещая новый день, она сказала Нине, что пора начинать тужиться.

– Твой ребенок готов появиться на свет.

– Что мне делать? Что делать?!

– Смотри на меня, – приказала Ромильда твердо, но ласково. – Ты и сама знаешь, что делать. Когда тело подскажет тебе, что надо тужиться, сделай глубокий вдох и задержи дыхание, а потом тужься, пока я не велю перестать. Роза поможет тебе слегка приподнять спину – ребенку так будет удобнее.

Нина настолько устала, что, казалось, у нее уже не хватит на это сил, но она сделала все, как ей велели. Напряжение мышц обжигало болью раз за разом, и когда она думала, что сейчас лишится чувств, Ромильда помогла ей наклониться вперед, и Нина почувствовала, что головка ребенка уже почти показалась.

– Надо еще раз, Нина. Давай! – потребовала повитуха.

Нина больше не могла. Но Роза зашептала ей на ухо, напоминая, какая она сильная, и Нина, вдохнув и задержав дыхание, тужилась до тех пор, пока не закружилась голова. Боль нарастала и нарастала, а потом вдруг на очередном судорожном выдохе исчезла, и раздался крик ребенка. Ее новорожденного ребенка.

– Девочка, – всхлипнула Роза, и на мгновение Нина испугалась, что с ее дочерью что-то не так. Но в следующую секунду Роза заулыбалась сквозь слезы счастья.

– Здоровенькая, крепкая девочка, – сказала Ромильда. – Попозже я ее