под высокие облака заливных лугов. Он взлетел в поднебесье и оттуда сорвался в пучину. Его несло течением на стремнину к водовороту, который закружил, засосал в чёрную бездну. Он захлебнулся и перестал дышать…

…Они сначала потерялись в дыму. Но Варька всё-таки отыскала Пашку. Упираясь изо всех собачьих сил, тащила его за ворот куртки сколько могла… Так их и нашли вдвоём, лежащими среди копоти и обуглившихся головешек. Тела были целы, не тронутые огнём. Варька сжимала оскалившимися зубами ворот Пашки. Тот почерневшими руками прижимал к груди шамбарьер Захарыча и его «исиньку»…

Глава сорок пятая

Захарыч пришёл в себя через десять часов. У него был глубочайший обморок, какой только себе можно представить. Внутривенные уколы, капельницы с глюкозой и прочей лекарственной снедью вернули организм к жизни. Давление старика было, как у хорошего спортсмена – сто тридцать на девяносто. И это – после всего пережитого, в его-то восемьдесят три года! Первыми его словами были: «Ангел улетел!..» Прийти-то он в себя пришёл, да вот только все заметили, что старик вроде как не в себе. Его волосы стали абсолютно белыми – лунь! Он почти ничего не говорил, всё время улыбался. «Ангел улетел!» – был его единственный ответ в первые дни на все вопросы, обращённые к нему.

Из сгоревшего цирка на следующий же день конюшню перевезли в Воронеж. Ещё через день – Пашку…

Дело своё Захарыч делал. Погрузку провёл в сгоревшем цирке спокойно, словно ничего не случилось. Вот только не курил свой знаменитый самосад. Совсем. На это обратили внимание тоже, как и на то, что он реагировал испугом на любой дым…

В Воронеже разгрузил и разместил по стойлам лошадей. С Венькой переделал станки на широкие денники. В новой шорной развесил сбруи и аккуратно разложил по местам всё, что осталось от былого немалого хозяйства. Гонял лошадей сам, без Светы. Как всегда, чётко и без суеты. Он делал своё дело, но было ощущение, что он вроде как здесь, а вроде его и нет. Глаза старика неожиданно стали постоянно слезиться. «Это после отравления дымом. Организм выводит по слёзным каналам токсины», – сделал заключение цирковой врач.

Захарыч молчал. Всё понимал. Адекватно отвечал на вопросы кивком головы, редкими словами, в основном «да» или «нет». Раз от раза продолжали слышать: «Ангел улетел»…

…Старый квартал Юго-Западного кладбища Воронежа. Старые сосны, толстая пружинящая подушка хвои. Памятники, памятники, ограды. Тихая юдоль последнего приюта. Высокое голубое небо и оглушительная тишина, нарушаемая лишь тихими разговорами и женскими всхлипами.

Людей пришло много. Очень много. Все, кто работали в программе воронежского цирка: артисты, служащие, ассистенты, музыканты оркестра, униформисты, билетёры, руководство. Пашку в Воронеже помнили и любили – земляк! Он здесь работал не единожды. Ждали его и в этот раз. Дождались… Теперь он здесь останется навсегда. Рядом с мамой и тётей. Встретились…

Прилетела из Англии Валентина. Прервала контракт. Она приехала прямо на кладбище. Стояла в стороне во всём чёрном. Стройная, изысканная, притягивающая… Многие с неё не сводили глаз. Те, кто были в курсе, посматривали с укором, мол, не стоило приезжать – дело прошлое…

Что есть прошлое, что настоящее – ведомо ли это Человеку?..

Валентина, крепко рискуя, не выдержала, подошла. Стала рядом. Нашла холодную кисть Светланы, легонько сжала. Та не отдёрнула. Ответила. Они посмотрели долгим взглядом друг на друга. В их глазах отражались две чёрные дыры, две пропасти, разделяющие отныне этот мир на до и после…

– Нам делить теперь больше нечего. Некого…

– Не соперница я тебе, Света, – сестра…

Они неожиданно обнялись. Каждая из них ещё помнила объятия Пашки. Они всегда были щедрыми… Этим женщинам сейчас через тепло друг друга интуитивно захотелось ещё раз представить это, ощутить! Продлить хоть на миг непродляемое…

Захарыч стоял, пошатываясь. Всё ещё могучий, рослый, но весь какой-то неожиданно воздушный, почти невесомый. Его длинные седые волосы трогал осенний тёплый ветер. Старик приподнял руку и обратился к присутствующим, персонально глядя в глаза директору цирка. Понимал – если что, тот сможет решить его вопрос. Это была самая длинная речь Стрельцова за последние три дня.

– Пожалуйста! Вот вам моя воля: хочу лежать вот здесь, рядом с Пашей. Место видите, есть. Да и Дон тут недалеко. Пообещайте!..

…Все медленно брели к машинам.

Пригревало осеннее солнце. Среди высоченных оранжевых сосен утопал в цветах жёлто-коричневый холмик. Ветер шевелил на венках чёрные траурные ленты. Вослед с почти метровой фотографии улыбался Пашка, на которой красным фломастером Света написала свои первые в жизни стихи. Они стали эпитафией:

Молчанье трубки телефонной…

Молчание скупых небес…

Иглой по сердцу патефонной.

Всю жизнь с тобой…

И Вечность – Без…

Венька, взяв Свету под руку, вёл её к машине. По пути тихо, но твёрдо сказал:

– Я тебя не брошу! И никогда не предам! Слышишь?!..

Света вместо ответа устало прикрыла глаза, чуть качнула головой. Это была её немая благодарность. На слова у неё уже не было сил…

Директор цирка после всего заставил Иванову тут же выйти на манеж. Это было лучшее лекарство от отчаяния, депрессии и тоски…

Света под аплодисменты появлялась в освещённом круге. Неспешно делала несколько движений, посылала лошадей на рысь и замирала в центре манежа…

Она стояла в роскошном вечернем платье. Чёрная ткань ниспадала в пол. Волосы были забраны назад. Высокую изящную шею обрамляло колье из тёмного дымчатого камня. В ушах покачивались длинные серьги с загадочным светящимся перекрестием. Бледное лицо не выражало ровным счётом ничего. Она стояла на красном ковре манежа не шелохнувшись весь номер. Глаза смотрели в центральный проход цирка, где её Пашка, прильнув к тяжёлой портьере, часто любовался работой жены. Вороная шестёрка во главе с Сарматом кружила вокруг дрессировщицы, ни на секунду не нарушая строй. Всё было каким-то торжественным и траурно-чёрным… Даже аплодисменты… «Чёрная Вдова», – кто-то обронил однажды. Так и осталось…

Послесловие

Ровно через сорок дней, день в день, неожиданно умер Захарыч. Лёг за полночь и утром не проснулся. Он тихо лежал в своей шорной и улыбался.

Цирковые судачили, и почти все обращали внимание на магическое совпадение – сорокадневную дату Пашки. «Ангел улетел!..» – припоминали часто повторяемое стариком…

Вскрытие показало, что вполне здоровое сердце Захарыча неожиданно остановилось. Врачи объясняли: скорее всего, организм выработал свой ресурс. Так бывает. Он столько работал в своей жизни, что жить оказалось больше нечем. Он по-человечески