руками, чтобы снять напряжение, и всё начинал сначала. Они снова взмывали под потолок…

Здесь в этот час царила тишина. Лишь похрустывали овсом лошади, слышно было дыхание жонглёра да тихий шелест колец…

– Хм! Ничего, симпатично!..

– Ё…перный театр! Венька! Зараза! – Пашка тряс рукой. Его лицо кривила гримаса боли. – Какого ты подкрадываешься! Из-за тебя точно по больному пальцу!..

– Да я уже тут стою минут пять, любуюсь, а ты всё варежкой в потолок! Не слышишь, не видишь ни хрена! Ну вы, жонглёры, даёте! Прям – медитёры! Выход в астрал! Бери вас тёпленькими!..

– Тебя надо в твой… астрал! Отрепетировался из-за тебя! Как мне сегодня работать с такими руками? – Пашка сунул под нос Веньке свой указательный палец. Тот будто ножом был распорот ниже ногтя. Рана была глубокой. Сантиметровая трещина, словно разинув рот, зияла красным. Венька передёрнул плечами. Ему от одного только вида стало не по себе. Между большими и указательными пальцами Пашкиных рук, на сгибах, кожа тоже зияла глубокими незаживающими трещинами. Пластырь держался на ранах недолго. Кольца его то и дело срывали. Через каждые полчаса Пашка лепил на руки новые его куски. На манеж, в работу на зрителей, он, естественно, выходил без всякой защиты. «Искусство нужно делать чистыми руками!» – вечно отшучивался он от настойчивости сердобольного Захарыча – «давай заклеим!..»

– Жара! Это всё кольцами? – Венька впервые за столько лет увидел руки своего друга так близко. Он был ошеломлён! Всего-навсего какое-то там жонглирование.

– Нет, Червонец, твоим языком!.. Есть что постирать? – ?!..

– Ну, в смысле рубашка какая-нибудь чумазая. Ты же веками не стираешься! – Пашка попытался подковырнуть Веньку. Мимо! Грошев был на редкость чистоплотным парнем.

– Я тебе ещё сам постираю! Прачка нашлась! Давай лучше думать, как руки твои лечить! Не сниматься же с представления! Через пять часов тебе скакать на манеже. Как с такими культяпками?

– А я и говорю о том, как залечить быстро. Мне надо что-то срочно постирать, распарить руки, а потом синтомициновой мазью. И во всём этом до второго звонка. Перед третьим руки помою и на манеж. На один раз хватит, чтобы не взвыть! Потом то же самое, только на ночь. Утром – как новенький! Сто раз так делал…

– Жара! Вот за каким тебе всё это нужно? Давай к нам в служащие! Лошади, навоз, сено, свежий воздух! Всё натуральное! Если денег не будет хватать, Светка прокормит!

– Я это счастье уже имел… Я и сейчас на «свежем воздухе», не видишь что ли? Давай лучше я тебя жонглировать научу. Человеком станешь! Жонглёры – они, знаешь, какие умные!

– Нет, уж! Нах-нах! Мы лучше как-нибудь при лошадях и лошадиных силах. А вы там продолжайте свои сада-маза. К тому же видел я ваших жонглёров! Знаю одного. Если все такие умные, то тогда скоро кранты цирку!

Захарыч стоял, слушал эту перепалку и тихо ухмылялся в бороду. Из-за его могучей спины выглянула Света.

– Вам надо работать в паре, дуэтом! В цирке разговорный жанр почти вымер. Вы будете звёздами первой величины. – Она изобразила шпрехшталмейстера:

– Весь вечер на манеже клоуны-сатирики: Грошев и Жарких!.. Пух! Вас определённо ждёт успех!

– Ага! Клоуны – сартирики! И того же качества! – Пашка бережно убрал кольца в чехол. – Да идите вы со своим цирком! Лично меня ждёт осень! Пойду попрыгаю на листьях. Венька! Ты со мной?..

Глава тридцать девятая

Пашка с Венькой затарились продуктами по полной. Теперь, перегруженные, возвращались из магазина, едва волоча провизию во всех руках, которые у них отросли. Они то и дело отдыхали, рассуждали о бренности человека, его ненасытности, пище духовной и гастрономической. Зайдя на конюшню, они окончательно выдохлись и сделали финальный «перекур».

Из их шорной синеватым туманом вытягивался дым, густо пахнущий душистым самосадом. Слышались голоса – спокойный баритон Захарыча и высокий тенор Витьки Фатеева. Там шёл ожесточённый спор. Темы были, естественно, вселенскими – иначе мы не умеем да и не хотим. Чего размениваться на мелочи…

Витька был личностью уникальной! Высокий, худой, лысеющий. Ему было чуть за сорок, но он уже успел вкусить многие прелести этого мира в совокупности с плодами Бахуса. Он был человеком импульсивным, ищущим себя в этом мире и никак не находившим. В своё время он ухитрился отучиться в Рижской школе, готовившей сотрудников ОБХСС. Была когда-то такая организация, которую боялись, как огня. В Советском Союзе ходил анекдот: «У майора КГБ спрашивают, чем занимается его организация. Он отвечает: «Мы занимаемся людьми, которые недовольны государственным строем. А что, разве есть такие, которые довольны? Есть, но ими занимается ОБХСС!»

Витька, разочаровавшись в истинности намерений будущих доблестных работников Фемиды, ушёл с предпоследнего курса и поступил… в духовную семинарию. Через пару лет он вновь разочаровался, насмотревшись там на всякое. Забрал документы и поступил… в Московское государственное училище циркового и эстрадного искусства, где из него стали готовить то ли клоуна, то ли конферансье. К третьему курсу, осознав, что «всегда быть в маске» – судьба явно не его, ушёл и… поступил в Московский государственный университет на философский факультет. За год до окончания был отчислен за хроническую неуспеваемость, пререкание с деканами, полным несогласием с Кантом, Юнгом, Платоном и даже самим Сократом. Педагоги, в свою очередь, были в корне не согласны с его жизненной позицией и хроническим алкоголизмом. Теперь он был свободным художником с независимыми взглядами по любому вопросу, с изрядно вылинявшими длинными волосами на продолговатой голове и проблемной печенью. Из-за последнего обстоятельства он бросил пить и перешёл на крепкий чай, который в его исполнении больше напоминал чифир. Здесь, в Курске, они встретились с Захарычем и быстро поладили на почве чая. Витька вспомнил о цирке и теперь работал служащим по уходу за животными в номере с козами, за которыми убирал. Работник он был исправный, но «тошнотный», как охарактеризовала его руководительница номера. В свободные минуты Фатеев находил возможность пикироваться со Стрельцовым по любому поводу. Витька ухитрялся всегда занять противоположную позицию. Витиевато аргументировал, используя знания и умения, почерпнутые у своих сотоварищей философов. Говорил с людьми исключительно на «вы», что, несомненно, давало ему фору в любом споре.

– Я против того, чтобы писатель и читатель встречались в этой жизни вот так – нос к носу. Ну, представьте себе: вы стоите, курите, а мимо идёт писатель из магазина с авоськой. Странно! Так не бывает! Настоящие писатели – небожители! Они кушают амброзию и пьют нектар где-то, сидя на облаках, а не таскаются по гастрономам. А тут –