Преподобный Джим Джонс в момент своего отступничества

Концентраты раздали в пятый и последний раз. Теперь дляэтого потребовался только один солдат. Осталось ведь всего девять участников.Некоторые из них тупо поглядели на пояса, словно в первый раз видели, ивыпустили их из рук, как толстых, разъевшихся змей. Гэррети показалось, чтопривычный ритуал застегивания пояса занял у него часы. От одной мысли о еде еготошнило.

Стеббинс теперь шел рядом с ним. «Мой ангел-хранитель»,отсутствующе подумал Гэррети. Стеббинс улыбался и с шумом грыз крекеры сарахисовым маслом, Гэррети едва не вырвало.

— В чем дело? — спросил Стеббинс с набитым ртом. — Тебеплохо?

— А тебе-то что?

— Так. Если ты сейчас упадешь, я не очень огорчусь.

— Похоже, мы скоро войдем в Массачусетс, — вмешался Макфрис.

Стеббинс кивнул:

— За семнадцать лет мы первые, кто зашел так далеко. Они сума сойдут.

— Откуда ты столько знаешь о Длинном пути? — спросилГэррети.

Стеббинс пожал плечами.

— Это же все опубликовано. Чего им скрывать?

— Стеббинс, а что ты сделаешь, если выиграешь? — спросил Макфрис.Стеббинс засмеялся. В струях дождя его тощее, поросшее щетиной лицо напоминаломорду изголодавшегося льва.

— А ты что думаешь? Куплю большой желтый «кадиллак» ипоставлю по цветному телевизору в каждую комнату?

— Я думаю, — сказал Макфрис, — что ты пожертвуешь две-трисотни Обществу защиты животных.

— Абрахам стал похож на овцу, — оборвал их Гэррети. — Наовцу, запутавшуюся в проволоке. Вот что я думаю.

Они прошли под транспарантом, извещающим, что до границыМассачусетса осталось всего пятнадцать миль — Нью-Хэмпшира оказалось не так ужмного, лишь узкий перешеек, разделяющий штаты Мэн и Массачусетс.

— Гэррети, — дружелюбно спросил Стеббинс, — ты смог бытрахнуть свою мать?

— Брось, дружок, — Гэррети отыскал в поясе плитку шоколада ицеликом запихнул ее в рот. Желудок скрутило, но он все равно проглотил шоколад.

После короткой борьбы с собственными внутренностями онпобедил. — Знаешь, я думаю, что готов пройти еще день. Еще два дня, еслипонадобится. Так что оставь эти штучки, Стеббинс. Жри лучше свои крекеры.

Губы Стеббинса чуть сжались — едва заметно, но он заметил, иэто подняло ему настроение.

— Слушай, Стеббинс, — сказал он. — А почему ты сам здесь?Скажи нам троим, все равно скоро все кончится, а мы знаем уже, что ты неСупермен. Стеббинс открыл рот и внезапно изверг из себя крекеры с арахисовыммаслом, которые только что съел, почти целые, нетронутые желудочным соком.

Он замешкался и получил предупреждение — всего второе сначала пути. Кровь застучала в висках у Гэррети.

— Ну давай, Стеббинс. Пускай тебя вытошнит еще и этим.Расскажи нам. Лицо Стеббинса приобрело оттенок старого сыра, но самообладаниеуже вернулось к нему.

— Почему я здесь или почему я иду? Что ты хочешь знать?

— Я хочу знать все, — сказал Гэррети.

— Я кролик, — начал Стеббинс. Дождь лил по их лбам, носам,затекал в уши. Впереди них босой парень с красными отметинами лопнувших вен наногах упал на колени, прополз немного вперед, бешено мотая головой, и затих.

Гэррети с удивлением увидел, что это был Пастор.

— Я кролик, — повторил Стеббинс. — Ты видел таких.Механические кролики, за которыми пускают собак на бегах. Как бы быстро собакини бежали, им никогда не догнать кролика. Потому что кролик не из плоти икрови, как они. Раньше в Англии использовали живого кролика, но собаки частодогоняли его. Так гораздо удобнее. Понимаешь, он одурачил меня. Голубые глазаСтеббинса глядели на падающий дождь.

— Скорее даже заколдовал. Превратил меня в кролика. Помнишь«Алису в Стране Чудес»? Но ты прав, Гэррети. Пора перестать быть кроликами, исвиньями, и овцами. Лучше стать людьми… Даже сутенерами и гомиками с 42й улицы.Так лучше, — глаза Стеббинса расширились и горели, и он смотрел на Гэррети иМакфриса в упор. Они опустили глаза. Стеббинс сошел с ума, в этом не былосомнения.

Его голос вырос в захлебывающийся крик:

— Откуда я столько знаю о Длинном пути? Я все знаю! Мнеположено!

Майор — мой отец!

Толпа разразилась воплями, словно приветствуя то, что сказалСтеббинс.

Но причина была другой. Это сверкнули выстрелы, добиваяупавшего Пастора.

Вот чему они радовались.

— О Боже, — Макфрис облизал растрескавшиеся губы. — Этоправда?

— Правда. Я — его ублюдок. Он ведь бабник, этот Майор.Думаю, у него десятки таких ублюдков повсюду. Но он не знал, что я его сын. И яхотел, чтобы он принял это. Поэтому первое, о чем я попрошу, когда выиграю —это чтобы он взял меня к себе. В свой дом.

— Но теперь он знает? — прошептал Макфрис.

— Он сделал из меня кролика. Маленького серого кролика,который заставляет собак бежать быстрее… И дальше. Видишь, это сработало.

Добежали до самого Массачусетса.

— И что теперь? — спросил Гэррети. Стеббинс пожал плечами.

— Кролик стал живым. Видите, я хожу, я говорю. И, если этоскоро не кончится, поползу на брюхе, как змея.

Они прошли под линией электропередач. Несколько человек вмонтерских кошках висели на столбах над толпой, как гротескные богомолы.

— Сколько времени? — спросил Стеббинс. Его лицо, казалось,расплылось в струях дождя. Это было лицо Олсона, потом лицо Барковича,Абрахама… Потом собственное лицо Гэррети, иссохшее, с мертвыми впадинами глаз,лицо сгнившего пугала на бескрайнем поле.

— Без двадцати десять, — Макфрис усмехнулся жалким подобиемсвоей прежней циничной усмешки. — Хороший будет денек.

Стеббинс кивнул:

— Дождь продлится весь день, Гэррети?

— Думаю, да. Обычно здесь так бывает.

— Пошли, — сказал Макфрис. — Может, уйдем от этого чертовогодождя. И они пошли, стараясь держаться прямо, хотя каждого из них гнула иломала изнутри тупая, немыслимая боль.

Когда они вошли в Массачусетс, их оставалось семеро:Гэррети, Бейкер, Макфрис, спотыкающийся скелет по имени Джордж Филдер, Билл Хафф,высокий парень по фамилии Миллиген, который выглядел здоровее прочих, иСтеббинс. Пограничная суматоха и приветствия медленно проплывали мимо них.

Дождь продолжался, нескончаемый и монотонный. Буйныйвесенний ветер срывал с встречающих шапки и закручивал их в бледном небезамысловатыми петлями. Незадолго до этого, после того, как Стеббинс сделал своепризнание, Гэррети испытал странное чувство подъема. Ноги его, казалось,вспомнили, какими они были раньше. Он словно забрался на вершину горы и взглянулв холодном горном сиянии вниз на купающийся в облаках величественный пик, зная,что с него нет другой дороги, кроме как вниз.