Когда в четыре года я узнала, что меня удочерили, я стала чувствовать себя неуверенно. Меня снедал иррациональный, глубоко засевший страх остаться брошенной. Я сразу же заливалась слезами, если кто-то был со мной хотя бы чуть-чуть резок. Когда мне было шесть с половиной, родилась моя сестра, Марта, и было так здорово, что у нас есть этот чудесный маленький сверток. Мне нравилось заботиться о сестре. Я даже меняла ей подгузники, хотя не слишком-то любила эту процедуру. Но когда я стала более независимой, я постоянно думала о том, кем были мои кровные родители. За долгие годы мое любопытство то нарастало, то спадало, в зависимости от моей занятости. Да и пока были живы мои родители, я не хотела их расстраивать. Я чувствовала, что это может огорчить и ранить их.

Однако в конце семидесятых мое любопытство вновь активизировалось. Я решила попытаться разузнать все возможное, пока не стало слишком поздно. Наняла детектива и отправила его искать мою мать. И он ее нашел. Детектив узнал адрес и подъехал к ее дому. Он позвонил в звонок, и моя мать подошла к двери. Если верить его словам, моя мать сказала: «Пожалуйста, больше никогда меня не беспокойте». Она не хотела идти на контакт. К тому времени она была уже пожилой женщиной и, возможно, давно приняла решение не ворошить прошлое. Я также узнала, кто мой отец, и выяснила, что он умер в возрасте семидесяти четырех лет.

Недавно я звонила в агентство, через которое меня удочерили. Законы изменились, информация стала более доступной, и женщина, которая там работала, была очень услужлива и пообещала найти интересующие меня сведения. Так что в итоге мне удалось узнать кое-что, и я действительно стала намного лучше себя чувствовать, хотя в том, что она мне рассказала, не было ничего особенно примечательного или экстравагантного. Все прозаично. Судя по всему, со стороны отца у меня в роду сплошные водопроводчики, а со стороны матери – музыканты-любители. Я узнала, что у меня есть сводные братья и сестры и даже психически неуравновешенный племянник-заключенный. Женщина из агентства сказала, что попробует еще что-нибудь разузнать. В итоге она вышла на одного из моих сводных братьев. И, если ей верить, он только и сказал, что я разрушила его семью. Я была разлучницей, виновницей горя. Я, маленький невинный ребенок. Прекрасная картина. Потом я поняла, что просто всегда хотела узнать, как выглядят мои кровные родители.

Но вернемся к шоу-бизнесу… Прошло два года после Rockbird, моего первого альбома у Geffen, вернее моего единственного альбома у Geffen, который не был достаточно успешен, чтобы компания захотела дальше со мной сотрудничать. Стенли Аркин, который вывел меня на них, тоже недолго продержался в менеджерах. Он был невероятно умен, руководствовался добрыми намерениями и очень мне помог в то непростое время. Однако, как он сам признавался, о раскрутке альбомов он знал мало. Это было не его поле деятельности. Я помню, как сильно влюбилась в Гэри Герша из Geffen, – как ни печально, симпатия оказалась невзаимной.

В итоге мне повезло найти потрясающего нового менеджера, который всю жизнь работал в музыкальном бизнесе: Гэри Кёрфёста. У него был отличный музыкальный вкус, и с ним работали лучшие артисты: Talking Heads, Ramones, Big Audio Dynamite и Tom Tom Club. Гэри пошел к Сеймуру Стейну, и каким-то образом меня перевели в Sire Records, которую, как и Geffen, контролировала Warner Bros. Сеймур был мой хороший старый знакомый. Он основал Sire Records вместе с нашим прежним продюсером, Ричардом Готтерером. Мы мало общались, но хорошо ладили, и альбомы, которые я писала для его компании, получались превосходными.

Первым стал Def, Dumb and Blonde. Гэри подал идею, чтобы я поработала с Аланной Карри и Томом Бэйли из Thompson Twins. Мы друг друга совсем не знали, но Гэри немного поколдовал, и вот я еду в Лондон, чтобы остановиться у них. Я помню, что это было в июне, потому что я так ждала лето и жаркие солнечные дни, а когда прилетела в Лондон, там стоял жуткий холод. Я совсем не взяла подходящей одежды. И вот я сижу в их большом старом доме, в одежде, пригодной для знойного нью-йоркского лета, и мерзну как цуцик. Но в итоге все это было мне на руку, потому что у меня появился предлог пойти по магазинам с Аланной.

Дом был просто чудесный, я спала в миниатюрной готической башенке. Как и прочие типичные старые викторианские каменные здания, этот дом раньше был школой или приютом для девочек-сирот. Благодаря Аланне и Тому он стал теплым, гостеприимным и уютным. Из них получилась отличная текстовая команда: Том сосредоточенный и серьезный, а Аланна – вообще без тормозов, и не только в плане текстов песен. Она творческая и любознательная личность, и мы очень весело проводили время вместе.

Когда я приехала к ним в другой раз, Том и Аланна выделили мне спальню на втором этаже, а сами обитали в спальне внизу. Аланна хорошо помнит то время. Она только что стала матерью. Это был ее первый ребенок, и одновременно начался ее первый настоящий текстовый проект. Она до ужаса боялась, что ребенок заплачет и разбудит меня и я подумаю, что она недостаточно серьезно подходит к работе. Когда маленький Джексон на следующий день проснулся в пять утра и заплакал, чтобы его покормили, она забралась с ним в шкаф и сидела там среди пальто и платьев, чтобы они заглушили его хныканье. Она не знала, что я жаворонок. Я все слышала. На следующее утро, когда ребенок заплакал, я сбежала вниз, открыла шкаф и протянула ей чашку чая. Потом взяла Джексона и пошла играть с ним. Когда мы работали над песнями в маленькой студии, он спал в переносной детской кроватке, которую обычно ставили между дверью и косяком. Когда Джексон подрос, Аланна рассказала ему, что первой его работой была должность «дверной ограничитель Дебби Харри».

Дом находился на Уондсворт-Коммон, напротив тюрьмы. Мы с Аланной хотели немного похудеть, поэтому вечерами бегали по лужайке. Аланна брала с собой ножницы и на обратном пути забиралась в сады и срезала розы. Она с ума сходила по этим цветам. Домой она всегда приходила с полной охапкой. Иногда нас поджидали папарацци, пытавшиеся поймать меня на камеру в поту и без макияжа. Аланна злилась от моего имени, орала на них и била их крадеными розами.

Еще мы с Аланной катались на этих чудных красных двухэтажных лондонских автобусах. А также много ходили пешком, что я просто обожаю. Однажды, когда мы бродили по магазинам, она спросила меня, как так получается, что меня не узнают. Все просто, ответила я. Дэвид Боуи поделился со мной секретом. На мне была толстовка и мешковатые штаны; я откинула капюшон, расправила плечи, вскинула голову и улыбнулась. Люди стали меня узнавать и выкрикивать мое имя. Тогда я опустила капюшон, ссутулилась и снова стала незаметной. Приятно скрыться в тень, когда просто ходишь по магазинам с подругой.

У меня еще столько историй с Аланной. Я и по другим случаям оставалась у нее в Лондоне, в той же башенке, где мне снились странные сны. Ее сын, Джексон, к тому времени уже начал ходить и был сущим бесенком. Он бегал вокруг и срывал с себя одежду. Я привыкла, что где-то рядом всегда скачет его миленькая голая попка.

Аланна тоже приезжала ко мне в Нью-Йорк погостить. Однажды я представила ее своей подруге Вали Майерс. Это была роскошная, рыжая, дикая женщина, мечтательница, танцовщица и художница – к сожалению, она давно ушла из жизни. В то время она жила в отеле Chelsea. По всему полу валялись журналы и мины собачьего дерьма, так что мы с Аланной устраивались за кухонным столом и обсуждали с Вали ее картины.