С Сонни было очень легко работать. Честно, никаких претензий. Он становился немного колючим, только когда люди подходили к нему и спрашивали: «А где Шер?»[79] Когда после развода проходит десять лет, такие вещи начинают надоедать. На съемках с ним была его новая жена, очаровательная молодая женщина, и видно было, как он влюблен: он всегда был сверхвнимателен к ней. Сонни был ярким человеком, и очень умным, что мне нравилось. Умные люди лучше всех умеют смешить.

Дети в фильме собрались ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ. Это на самом деле были просто дети – многие даже не собирались становиться актерами. Однако к съемкам они все относились очень серьезно. Некоторые из них продолжили карьеру в шоу-бизнесе, например Рики Лейк, Коллин Фицпатрик и парень, который выглядел как Элвис Пресли, – Майкл Сент-Джерард. Актерский состав был потрясающий. Джон уговорил Рут Браун, королеву ритм-н-блюза, сыграть диджея Мотормаус Мейбелл. Единственная в своем роде Рут Браун. Я была в восхищении. Невероятная женщина. Рвала и метала, когда Джон решил надеть на нее платиново-блондинистый парик. Потом она все-таки его взяла – и обнаружилось, что это очень иронично. Рик Окасек из Тhe Cars и Пиа Задора сыграли парочку битников. Пиа была дитя Бродвея, прелестная, милая и очень общительная. Впоследствии она приглашала нас в свою фешенебельную квартиру в Зекендорф-тауэрс (эти башни построил ее муж, магнат недвижимости), и мы там зависали.

Джон Уотерс, я люблю тебя

Джон хотел, чтобы я пела в фильме, но моя звукозаписывающая компания была против. Вот так. Заглавную песню исполнила Рэйчел Суит, а мне достались несколько строчек. Когда Рэйчел пела: Hey, girl, what you doing over there? – я отвечала: Can’t you see? I’m spraying my hair[80]. Парики, которые я носила в «Лаке для волос», заслуживают отдельного «Оскара». На 1962 год пришлась эпоха пышных высоких начесов. (У меня у самой на голове такая красота на фотографии из школьного альбома.) Парик, который я носила почти весь фильм, напоминал лежащий на боку вопросительный знак – прекрасное решение. Другой парик был просто столпом в два фута высотой: три или четыре парика, прикрепленных к проволочной сетке; внутри нее была бомба, которая взрывалась по ходу сюжета. Мне приходилось удерживать на голове огромную волосяную бомбу. Это было хорошее упражнение для осанки, я чувствовала себя танцовщицей из Вегаса.

Когда съемки закончились, никто из нас не хотел уезжать. У всех в жизни были проблемы. Мы все желали, чтобы съемки длились вечно. Как часто такое можно искренне сказать о работе? Только бы не ехать домой, а жить этим фильмом и дальше. Джон говорил, что эти съемки были одним из лучших эпизодов в его жизни, и я чувствовала то же самое. Каждую похвалу и каждую награду, которую он получил за «Лак для волос», он, безусловно, заслужил, потому что он снимал кино от сердца. Так что последняя вечеринка была окрашена сладостной горечью. Но я уехала с сувениром, который со мной по сей день. Вечеринка проходила на пирсе в гавани Балтимора, и меня искусали москиты. А балтиморские твари отличаются исключительной свирепостью. Меня и раньше неоднократно объедали эти насекомые, но после того раза у меня впервые остался шрам. Стоило набить на нем татуировку с надписью «Лак для волос».

У этой истории грустный эпилог. «Лак для волос» стал последним фильмом для Дивайна. Через две недели после выхода картины он умер во сне в сорок два года. Никто этого не ожидал. Джон был вне себя от горя. Врачи сказали, что причиной стало увеличенное сердце. Никто из нас никогда не забудет это горячее огромное балтиморское сердце, которое мы знали под именем Дивайн.

РЕБЕНКОМ Я ВСЕГДА ИСКАЛА СОВЕРШЕННЫЙ ВКУС. Я не могла описать его словами, но была уверена, что узнала бы, если бы попробовала. Иногда я ощущала его отголоски, когда ела арахисовое масло. Иногда – когда пила молоко. Это сводило меня с ума, потому что я должна была его найти, каким бы ни было это блюдо. Я никогда ничего не ела без мысли о том, удастся ли мне на этот раз ощутить совершенный вкус.

Взрослой я почти забыла о поисках этого неуловимого вкуса, вкуса полнейшего наслаждения. Но вот незадача: я никогда не чувствовала стопроцентного насыщения после еды, хотя могла есть, пока не лопну. Как и большинство женщин, я боялась, что потолстею, и на людях силилась соблюдать меру. А когда оставалась одна, могла просто есть и есть, пока не засыпала или у меня не начинала болеть голова. Тогда я шла спать. Иногда мои мысли возвращались обратно к поиску, и я с грустью вспоминала квест, который пыталась пройти в детстве. И вновь фраза «совершенный вкус» вошла в мою повседневную речь.

Люблю тебя, Стив

Сейчас у меня есть протеин и витаминный порошок, которые я смешиваю с кокосовой водой, и получается знакомый вкус. Мне нравится этот коктейль, и я стараюсь готовить его каждый день. Я знаю, что моя кровная мама три месяца держала меня у себя. Полагаю, что в это время она кормила меня грудью – это и был совершенный вкус. Моя кровная мама держала меня при себе и кормила столько, сколько могла, а потом она отправила меня в мир выборов. В мир разных вкусов. Наконец, благодаря моему взрослению, моим исследованиям и моему волшебному коктейлю я вновь получила способность ощущать голод и наслаждаться насыщением. Настоящая сытость. Кажется, что это так просто. Наверное, так же просто, как бесконечность и Вселенная.

Поиск совершенного вкуса спаян с вопросом, который преследовал меня всю жизнь: кто мои генетические родители и какие они? Я знаю, что не одинока. Мы все хотим знать, как мы появились здесь и какими могли быть наши предки. Мы хотим знать, есть ли кто-нибудь во внешнем мире, кто является частью «племени». В конце концов мы коллективные существа, стадные животные. Сегодня приемные дети могут узнать практически все. Но раньше законы США не позволяли приемному ребенку выяснить что-либо о своих настоящих родителях. Каждый раз, когда я пыталась что-то предпринять, я натыкалась на глухую стену. А что если я невольно была частью какой-нибудь программы по защите свидетелей?

Меня удочерили в конце Второй мировой войны, этого страшного всемирного переворота, который унес столько жизней и оставил без крова стольких взрослых и детей. После бездомицы Великой депрессии общественные институты старались вести более детальный учет населения. Но к этим документам, как правило, не было доступа. И, пока не появились компьютеры, с которыми стало легко исследовать свою генеалогию или восстанавливать контакты со старыми друзьями и родственниками, служащим и частным детективам приходилось отыскивать людей по телефонным книгам и спискам умерших или по другим публичным записям, а это процесс медленный и тяжелый.